Нью-Дели
Ромила Тхапар, историк
Ромила Тхапар
Я никогда не думала, что то, что я считаю своей нормальной жизнью, когда-нибудь подвергнется столь внезапному испытанию. Такому испытанию, что я должна буду задаться вопросом: а что я, собственно, понимала под нормальной жизнью? Мое поколение исходит из того, что переломные события, коренным образом меняющие нашу повседневную жизнь, можно анализировать, понимать и при необходимости даже останавливать. То есть, накопленное человечеством знание и его мыслительные процессы можно поставить на службу разумной цели и направить на защиту человеческой жизни. Ситуация выглядит по-иному, если такие коренные переломы сознательно инициируют сильные мира сего. Но если в обществе большинство противостоит этим людям, их стремлению может быть положен конец. Сегодня я задаюсь вопросом: почему мы были так наивны? Кому было бы позволено осознать коренной перелом и публично сообщить о нем? Китайского врача, который хотел предупредить мир о вирусе, заставили замолчать. И очень немногие говорят о том, что он понял. Также удивительно, что все это случилось в Ухане — одном из так называемых сверхсовременных городов. Фотографии Уханя напомнили мне город будущего из научной фантастики. Но даже в мире, каким его рисует научная фантастика, смертельный вирус не удалось бы взять под контроль. В какой-то момент я спросила себя: не может ли это быть своего рода биологическая война? Вирус тайно выпускают в одной точке планеты, чтобы вызванная им болезнь с гарантией распространилась по всему миру. Ведь, как известно, вирусы не признают границ.
За прошедшие века пандемии случались не очень часто. В азиатской литературе разрушительные пандемии упоминаются реже, чем в европейской. В Европе эпидемия чумы XIV века, «Черной смерти», привела к максимально возможной катастрофе. Некоторые утверждают, что чума вышла из Центральной Азии или из Китая и распространялась по Шелковому пути — возможно, ее принесли монгольские войска, набегавшие на Европу, или мореплаватели-генуэзцы, торговавшие с Востоком. Странно, что она не распространилась в Центральной Азии, а наоборот, со скоростью пожара охватила Европу, а затем отправилась опустошать исламский мир. Ирония судьбы, пожалуй, состоит в том, что шелковые пути, которые принесли людям столь великое благосостояние, стали причиной и столь страшной катастрофы, чьей движущей силой оказались богатые участники этих экономических систем. В то время путешествия и связь осуществлялись медленно и были доступны лишь немногим людям, и все равно болезнь свирепствовала на обширных пространствах.
Последствий тому было множество. Болезнь унесла половину населения Европы, и в особенности сильно она ударила по густонаселенным городам, где жители находились в нечеловеческих условиях. Свирепствовали и другие болезни. Смерть близких сильно сказывалась на жизни семьи. Во многих странах произошли радикальные экономические перемены, и стабильность удалось восстановить только много десятилетий спустя. Расцвели религиозный фанатизм, астрология и всевозможные суеверия. Целые группы населения подвергались гонениям — например, евреи, которых объявили виновными. При этом параллельно создавались утонченные литературные произведения, например, «Декамерон» Бокаччо. Их писали люди, бежавшие в самоизоляцию из охваченной чумой Флоренции. Все это в определенном смысле кажется очень знакомым и вызывает легкое ощущение дежавю.
В нашем глобализированном мире, где человечество становится все компактнее, следует исходить из того, что болезни будут быстро распространяться через границы государств. В результате глобализации общества образуют друг с другом тесные связи ради взаимной экономической выгоды, причем настолько тесные, что злая болезнь может с легкостью штурмовать этот мир и вызвать коллапс наших экономик. Разве глобализация не была призвана улучшить уровень жизни, побороть бедность, обеспечить каждому доступ к медицинскому обслуживанию и образованию, гарантировать соблюдение прав человека и социальную справедливость? Что же произошло? Можем ли мы и в будущем придерживаться стратегии глобализации? Наши надежды каждый день рушатся заново, и мы готовимся к крушению мира.
Когда все закончится, найдется ли в мире еще достаточное количество рассудительных людей, чтобы начать все сначала? И с чего они начнут? На каких ключевых моментах сосредоточатся? Смогут ли они восстанавливать то, к чему мы стремились — этичные общества, в которых взращивается человечность? Или, может быть, отрицатели этих норм, которые были столь активны в недавнюю эпоху (потому что мы им это позволяли), будут по-прежнему нас шантажировать и мешать нам реорганизовать порядок в обществе согласно нашим представлениям? Пройдет ли когда-нибудь полностью наш ужас перед невидимым и наша неуверенность в том, что может случиться завтра?
Нынешний кризис связывают исключительно с эпидемией. Мы заняты тем, что пытаемся защититься от нее. Это вполне оправданно. Но этот кризис — больше, чем эпидемия. Наши способы реагирования на экстремальную ситуацию тоже свидетельствуют о кризисе. Это будет становиться все яснее с каждым днем, отодвигающим отмену комендантского часа в далекое будущее. Запрет на выход из дома таит в себе многочисленные проблемы, у которых нет решений. Для людей с зарплатами и регулярным доходом закрытие рабочих мест будет означать ощутимые финансовые потери — но и только. А те, кто занимается по сути поденной работой, лишатся средств, на которые могли бы купить себе еды. Сколько сотен людей будут вынуждены выживать без пищи? Придется ли им прибегать к голодным бунтам, чтобы добыть себе пропитание? Где случатся эти бунты — в городских трущобах, в переполненных центрах городов, на улицах, где поденные работники отчаянно пытаются вернуться пешком в свои деревни, спасаясь от голодной смерти? Нехватка продуктов питания может привести к голоду и появлению черного рынка продуктов. Все те, у кого есть доход, переживут и это. Остальные погибнут.
У миллионов людей по всему миру не будет работы, и все национальные экономики, которые не смогут самостоятельно выйти из депрессии, пойдут ко дну. Все люди, у кого есть доход, будут хотеть, чтобы все стало нормально, но нормальной жизни без оплачиваемой работы больше не будет. Политики используют запрет на выход в качестве политического рычага, обеспечивающего их власть — даже если эта власть не достойна того, чтобы ее обеспечивать. Тоталитаризм пустит различные побеги. Песни об обществе будут посвящены исключительно страданию.
Какой может стать нормальная жизнь? Выжившим придется заново понять, что такое достойная смерть — неважно, в насколько ужасных условиях. Будем надеяться, что умрет не столько людей, чтобы хоронить их не в отдельных могилах. Если мы стремимся к достойной жизни, то нас должна волновать и достойная смерть. В результате кризиса мы оказываемся на распутье, где нужно пересмотреть убеждения, исходя из которых мы автоматически полагаем, что наша жизнь всегда будет становиться только лучше. В реальности мы безнадежно завели свою жизнь на дно. Нормальной она станет только тогда, когда мы выберем себе другую жизнь. Глобализация уйдет в прошлое. Главной целью станет независимость стран, возможно, даже обществ, способных самостоятельно обеспечить себя. Такое решение предполагает серьезную децентрализацию знаний, услуг, средств связи и стратегий жизни. Мы должны будем задаться вопросом, не является ли предполагаемая надежность цифровых средств связи и контактов на самом деле иллюзорной. Личные контакты наверняка станут более востребованными. Может быть, сначала нужно будет ликвидировать глобальную солидарность и дать дорогу локальной солидарности.
Требования все большего социального дистанцирования зазвучат все громче. Как ни парадоксально, в некоторых обществах, например в индийском, имеется встроенный механизм социального дистанцирования — кастовая система. Будет ли эта ситуация усугубляться? В человеческой деятельности станут все активнее использоваться технологии и анонимные машины, и наша зависимость от искусственного интеллекта будет только возрастать. О человеке в принципе перестанет идти речь.
Разумеется, вирус Covid-19 не исчезнет, но в течение десятилетий будет постепенно подавлен и станет одной из множества привычных болезней человечества. Время от времени он будет демонстрировать свою уродливую личину. Признаем ли мы, что эта пандемия — исторический переломный момент, который вынуждает нас серьезнейшим образом пересмотреть свои представления о человеческой цивилизации? О нашем отношении к друг к другу и к Земле, на которой мы живем? И не должны ли мы по результатам этих размышлений прийти к выводу, что нужно стремиться сделать человеческую природу более человечной?
