Быстрый доступ:

Перейти к содержанию (Alt 1) Перейти к навигации первого уровня (Alt 2)

Эгон Гал
«У меня не было ощущения, что мы живём во времена лжи»

Интервью с Эгоном Галом.
«Шестидесятые годы стали также десятилетием размышлений о будущем». Эгон Гал в интервью. | коллаж (фпагмент): © личный архив/TEMPUS CORPORATE

Эгон Гал (* 1940) – словацкий философ. Химик по образованию, в 1989 году начал заниматься философией и преподавать на различных факультетах Университета Коменского в Братиславе. Интервью взяла Тереза Рейчелова, изучавшая философию и политологию в Праге, автор и руководитель проектов в организации «Civic Belarus».

Рейчелова: Расскажите нам о своем детстве?

Гал: Я родом из села Партизанска-Люпча в центральной Словакии.  Родился в августе 1940 года, родители евреи. Когда мне было четыре года, нас с матерью депортировали в Терезиенштадт. Моя мама, брат и я позже вернулись обратно в Люпчу. Отец умер во время марша смерти. До войны мы были богатыми землевладельцами, а в 1948 году всё наше имущество было конфисковано, поэтому после войны мы переехали в Братиславу.

Рейчелова: Вы чувствовали себя евреем?

Гал: Нет, для меня это вообще не было проблемой. После возвращения из Терезиенштадта мы были единственной еврейской семьёй в Люпче. Все остальные так и не вернулись. Позвольте мне рассказать вам, как я впервые столкнулся с вопросом о своей идентичности. Это случилось, когда мне было 50 лет. В 1989 году я работал в одном исследовательском центре. Примерно в 1990 году было уволено около 20 сотрудников, одного из них я знал очень хорошо. Когда я однажды пришел на работу, на доске объявлений висел плакат с надписью «Эти евреи ответственны за мое увольнение». На нем было написано шесть или семь имен, но ни одно из них не было еврейским. Поэтому я пошел и сказал: «Дорогие коллеги, ни один из этих людей в списке не еврей. Я еврей!». Это был первый раз, когда я понял, что такое быть евреем.

Рейчелова: Как Вам жилось в Братиславе после войны? Должно быть, это было очень тяжело для Вашей матери – остаться одной с двумя маленькими детьми.

Гал: Это было драматично. У нас почти ничего не осталось. У меня до сих пор есть письменный стол, книжная полка и огромная потолочная лампа начала 20-го века. Это резная мебель, совершенно безвкусная. Но эти несколько вещей когда-то стояли в нашем доме в Люпче. После я всегда жил только в многоэтажных домах, и каждый раз, переезжая, я перетаскиваю это воспоминание из одной квартиры в другую.

Рейчелова: Как вы пережили подъём коммунистов?

Гал: Долгое время это не было большой проблемой, пока они не отобрали наше имущество. Я просто прошел через эту фазу, не сильно размышляя о ней. Мы попросту примирились со своей судьбой.

Рейчелова:  Вы ходили в школу в Братиславе. Заметны ли были там изменения, и в чём они выражались?

Гал: Я начал учиться в католической школе «Notre Dame», где в первом классе в 1948 году преподавали еще  монахини. В следующем году они уже пропали. Теперь учителя были товарищами. Если раньше перед каждым уроком мы произносили молитву, то теперь мы пели коммунистические песни.

Рейчелова: У Вас уже тогда появилась страсть к естественным наукам?

Гал: Нет. В начальной школе еще ничего не устоялось. Но в нашем доме жил очень хороший человек, профессор химико-технического института. Позже он сподвигнул меня изучать химию. Я подал заявление на место в университете и сдал вступительные экзамены. Однако профессия химика никогда не была моей мечтой. Тем не менее, я зарабатывал этим на жизнь, пока мне не исполнилось 50 лет.

Рейчелова: Сегодня Вы преподаете философию и этику в Университете Коменского в Братиславе. Расскажите об тех «обходных путях», которые привели Вас к философии.

Гал: Это получилось действительно случайно. 1970-е и 1980-е годы были какими-то более расслабленными. Даже когда я занимался исследованиями, у меня было время интенсивно изучать философскую литературу. Я встречался с единомышленниками, мы читали друг другу и регулярно делали доклады. Это была гремучая смесь из техников, студентов и учёных, изучавших педагогику и естественные науки, кто-то с факультета математики, атеисты и люди религиозные. Довольно разнообразный состав.

Рейчелова: В то время некоторые книги были запрещены. Можно ли было тогда достать философскую классику?

Гал: Классика вообще не была запрещена. В Словакии была даже издана книга под названием «Философские вопросы». Она была опубликована издательством «Pravda» (по-словацки «Правда»). Они публиковали не только классику, но и серию под названием «Современная гражданская философия» с работами Людвига Витгенштейна, Мишеля Фуко, Макса Вебера и других. Следили за тем, чтобы у книги было «соответствующее» предисловие.

Рейчелова: Как Вы пережили 1968 год, конец «Пражской весны»?

Гал: Тогда я уже мечтал о повороте в сторону философии. Мне еще не было 30 лет, и я хотел зарабатывать на жизнь тем, что было моей страстью. Шестидесятые годы стали также десятилетием размышлений о будущем. Впервые в жизни у нас появилось ощущение свободы. Мы реализовали себя в альтернативных профессиях. Некоторые из моих друзей стали художниками, организовывали выставки. Мы не боролись против режима, а жили так, чтобы свести к минимуму влияние политической ситуации на самих себя.

Впервые я задумался о политическом контексте того времени в связи с движением за гражданские права «Хартия 77» и работами Вацлава Гавела. Тогда мне стали понятны две вещи. Во-первых, мне было стыдно за то, что я прошел мимо постоянных призывов и проигнорировал социалистический контекст. Во-вторых, я почувствовал, что на меня как будто напали. Знаете, тогда у меня не было ощущения, что мы живём во времена лжи. Я видел нашу жизнь полной смысла. Да, мы игнорировали  движение и, тем не менее, мы развивались по-своему.

Рейчелова: В 1989 году упал «Железный занавес», четыре года спустя распалась на части Чехословакия. Как Вы это пережили?

Гал: Начало 90-х годов прошло для нас будто во сне. Мы думали, что наконец стали частью Запада. Но Запад, каким мы его себе представляли, сильно отличался от Запада, к которому мы сейчас принадлежим.

Рейчелова: В каком смысле?

Гал: С одной стороны, существовала политика всеобщего равенства, а с другой – огромное неравенство, неолиберальные идеологии и иное общество. Мы автоматически переняли это всё с Запада. Мы были пьяны свободой, несмотря на социальное неравенство и подъем националистических движений. Больше всего меня угнетало то, что мы вдруг увидели на улицах бездомных, вдруг услышали обо всех этих бедных регионах Словакии. А потом появился тот самый национализм – партии созданные по этническому принципу. Я был шокирован и очень обеспокоен.

Снова всплыли старые детские воспоминания: времена, когда я был «другим» и не принадлежал этому миру. Я был дома, но в то же время на чужбине. У Вас, наверное, нет опыта жизни в диаспоре, я могу Вам сказать: вы чувствуете разницу, даже если вы не можете четко описать ее.

Рейчелова: В 1990-х годах Чешская Республика стремилась вступить в Европейский Союз. Полагаю, в Словакии было то же самое, верно?

Гал: Да, только тогда нам не повезло, что Владимир Мечьяр стал премьер-министром. Его политический стиль был грубым и жестким, что снижало наши шансы на вступление в ЕС. Но потом пришел Микулаш-Дзуринда, и вскоре началась интеграция, ввели евро.

Большинство жителей Словакии настроены сегодня проевропейски. Конечно, здесь есть и сильная националистическая партия, у которой около 15% голосов избирателей. Но социологи утверждают, что это нормальный коэффициент, и в каждом обществе всегда около 15% людей так или иначе являются экстремистами.

Рейчелова: Вы боитесь, что в Европе снова будет война?

Гал: На самом мы не знаем, что нас ждет в будущем – разобщенность или единство, национализм и ксенофобия или интеграция и проевропейская политика. Всего год или два назад я считал, что опасность вооруженного конфликта в Европе высока. Сегодня я более оптимистичен.

Рейчелова: Каким Вы видите будущее развитие событий?

Гал: Если вы посмотрите на Европу последних 200 лет, то увидите историю успеха. Европейцы здоровее, богаче и живут дольше, чем люди в большинстве стран мира. Стало меньше насилия но, несмотря на все это, мы живем с ощущением перманентного кризиса. Одно это уже необычно, и хочется спросить, откуда это взялось.

Действительно, в сегодняшней Европе растет неравенство. Это одно. Тут надо смотреть в корень, а именно в человеческую природу. Первые представления о нравственности были созданы давным-давно в небольших сообществах, насчитывающих около 150 членов. В течение всей человеческой истории эти сообщества становились все больше и больше. Вопрос о причинах такого расширения сообществ, я думаю, является центральным. Религиозные воззрения играют здесь важную роль. Еще важно, какие принципы и эмоции формируют ядро человеческой морали.

Самое большое сообщество, которое ощущается на уровне эмоций – это нация. Кроме того, речь всегда идет о рациональном выборе, а не о солидарности и моральных ценностях. Вопрос сейчас заключается в том, существует ли общеевропейский контекст и нарратив, с которым мы можем отождествлять себя – ощущение, что в мире много «европ», что есть проблемы, которые необходимо решать, преодолевая все национальные границы. А также речь идет об экологических проблемах, социальных сетях и осознании того, что капитал не знает границ. Эти убеждения должны прививаться.