Имя Бориса Павловича в последнее время часто встречается в одном абзаце с понятием «социальный театр». Его постановка «Язык птиц» в БДТ им. Товстоногова, с участием людей с аутизмом из Центра «Антон тут рядом», имеет успешную фестивальную историю, сам Борис, в перерывах между репетициями в Омском академическом театре читает лекции о социальном театре, дает мастер-классы для профессиональных актеров и людей с синдромом Дауна, проводит семинары для педагогов. Своими мыслями об этических аспектах социальной функции театра и моде на инклюзию Борис поделился с читателями онлайн-журнала «Германия и Россия».
Поход на «инклюзивный» спектакль как социальный акт?
Неисповедимы пути, которыми зритель приходит в театр. Если он движим какими-то социальными ритуалами и конъюнктурными соображениями - почему нет? А дальше спектакль его захватил, и он вышел уже другим человеком. На днях мы играли «Язык птиц» для сотрудников одной нефтегазовой компании. Я вполне допускаю, что многие пришли на спектакль, потому что высшее звено менеджмента так решило. Было интересно поработать с аудиторией, пришедшей в театр выполнять гражданский долг. В итоге, большую часть зрителей наши ребята переубедили, все эти менеджеры после спектакля еще час ходили среди наших странных артистов, расспрашивали, знакомились. Был живой человеческий контакт, на который их уже никакое руководство не мотивировало, это был результат того спектакля, который они увидели.
В итоге, весь дискурс из политкорректного вежливого жеста превратился в то, что происходит на послепремьерном банкете в любом театре в кругу друзей. Говорят о ерунде, задают какие-то милые глупые вопросы, но дело не в них, а в том, что зрителям хочется как можно дольше не уходить из театра, и артистам хочется, чтобы их подольше любили - происходит энергообмен. Это не потребность в каком-то интеллектуальном общении, а нормальная человеческая тусовка из людей, которые в обычной жизни просто никогда бы не остановились на улице рядом друг с другом.
Так что, мало ли, почему человек пришел. Я думаю, большая часть аудитории «Евгений Онегин» в Вахтанговском театре идет туда, потому что это модный спектакль, там играют модные артисты и поставил модный режиссер. У спектакля всегда есть возможность изменить человека, который пришел даже по таким мотивам.
Инклюзия как мода?
Да я счастлив, лучше и быть не может. Что может быть прекраснее, чем тренд помогать тем людям, которые были лишены нашего внимания? Это гораздо лучше, чем тренд бомбить Ближний Восток или носить клетчатые рубашки и бороды американских лесорубов. Это и есть механизм культуры – делать что-то, что было за пределами нашего внимания, чем-то само собой разумеющимся. Следующий этап – это этап ассимиляции. Раньше мы, например, подшучивали друг над другом по поводу использования видео в спектакле. Это казалось модным трендом, а сейчас вошло в язык – просто как еще один технологический аспект. Когда мы будем воспринимать артистов с какими-то нарушениями чем-то само собой разумеющимся, это будет означать, что наше общество сделало какой-то следующий шаг. Механизм тренда самый бронебойный. В Америке в 60-е годы было модным правозащитное движение, Джими Хендрикс был модный, Вудсток сделал много модных вещей, а потом они стали объектами культуры. Американцам даже удалось сделать модным не курить.
Этичность выставления особых людей на сцену
У каждого свои представления о том, что такое хорошо и что такое плохо. Безусловно, есть манипуляторы, есть тонко чувствующие люди, которые играют с китчем. Но мы рассуждаем в этих категориях, когда мы сыты, одеты, у нас отопление работает. О качестве образования можно говорить, когда построены школы. В Петербурге и Москве мы дискутируем о проблеме преподавания истории. А где-нибудь в сибирских деревнях решается вопрос о закрытии школы – будут там детей на тракторе за 30 километров возить или нет. Что касается инклюзии, мы сейчас возим людей на тракторе за 30 километров.
Все арт-сообщество в Москве пришло в восторг от спектакля «Евангелие» Пиппо Дельбоно. Мне лично не понравилось, но я понимаю, что это важная история: режиссер как бы перешагивает через толерантность. Мне этот месседж не нужен, поскольку я излишней толерантностью не страдаю и ужаса перед людьми с физическими нарушениями не испытываю. Но для зрителей, у которых нет ежедневного опыта общения с людьми с Даун-синдромом или опорно-двигательными нарушениями, сцена, где все на одной сцене танцуют под Jesus Christ Superstar - мощный допинг, доказательство того, что все возможно. Пиппо Дельбоно так дико у нас популярен, потому что это работает. В Европе этические вопросы тоже не решены, но, по сравнению с нами, это проблема преподавания истории в московских школах на фоне езды на тракторе в школу.
Просвещение публики
Люди, пришедшие на «Язык птиц», уже мотивированы своим художественным интересом и хотят видеть неординарное искусство, выпадающее из привычного ряда, у кого-то есть личные мотивы посмотреть на особых артистов. Вопрос, надо ли называть инклюзивный спектакль инклюзивным, неоднозначный. Я сам постоянно говорю, как важно разрушать стигматизацию и заниматься единым искусством. Но мы не можем делать вид, что люди с Даун-синдром такие же, как мы. Было бы лукавством сыграть в то, что все проблемы уже решены. Мы сами, чтобы создать такой спектакль, продели большую работу.
Я считаю важным уже в афише, в пресс-релизе заявить: вот Большой драматический театр, а у него в репертуаре есть такой спектакль, где наравне с актерами труппы играют особые актеры. Даже такая публицистическая манифестация много для общества говорит. Это уже выход из резервации, мы делаем этот первый шаг и говорим: люди, которых мы привыкли считать достойными только жалости, на сцене выступают с профессиональными актерами, приходите и решите сами, искусство это или нет. Когда мы дойдем до того, что у нас в вузах будет доступная среда для колясок, а лекции будут сопровождаться сурдопереводом, можно будет делать следующий шаг – не маркировать эти социальные спектакли.
Театр без скидки на «особенности»?
Мы сейчас находимся на той стадии, на которой находилась Америка 40 лет назад, когда снимался фильм «Над кукушкиным гнездом» по роману Кена Кизи. Тогда человека запирали в психушке для того, чтобы его изолировать, а не реабилитировать и вернуть в общество. Любой наш интернат - это то же самое, что у Кена Кизи. У нас таблетками пытаются вылечить аутизм и колют людям с ментальной инвалидностью галоперидол. Америка этот путь уже прошла и сейчас находится там, где она находится.
У нас эта история тоже начинается: Хабенский, Водянова… Пока фонды открываются людьми, которых беда коснулась лично. В Америке сейчас миллионеру не нужно лично оказываться в беде, чтобы начинать жертвовать деньги на исследования лекарств или создания доступной среды для людей с инвалидностью. Это тренд, объективная реальность, мы тоже в этом направлении движемся, какие-то шаги на путь от карательной психиатрии к включенному творчеству уже делаются. Их скорость сложно прогнозировать, важно аккумулировать опыт друзей по всему миру. Гете-институт оказал колоссальную поддержку – с проектом BioFiction. Важно, что его показали и в Петербурге, и в Пскове, круто было бы и в другие города его привезти. Это шаги в правильном направлении.
