Амели Каль
У Франца был стиль

Что общего у Кафки и моды? Чувство вечного запаздывания. Мы гонимся за модой и мы никак не можем скрыться от неё. В каком-то смысле мы беззащитны перед ней: что бы мы ни надели, что бы мы не игнорировали, наша внешняя оболочка всё равно говорит о нас.

Я впервые проявила интерес к одежде, когда моя мама попыталась заманить меня в детский сад модными синтетическими тканями. Я отказывалась ходить в это учреждение. Оно казалось мне бессмысленным занятием, пустой тратой времени, а моей страсти к наблюдению постоянно мешали призывы участвовать в каких-то занятиях. Постоянно надо было что-то делать, а если ты не можешь, то ты против коллектива.

Поэтому мама заманивала меня туда прозрачной рубашкой с синими розами, декоративной строчкой и сборками. И я поддалась, как сорока, увидевшая бриллиант. Заполучив рубашку, я пообещала посещать детский сад. С того момента я сама выбирала себе гардероб для детского сада. Та рубашка — символ. Она свидетельствует о моём первом утверждении себя как хозяйки своего самовыражения в одежде. Она символизирует решение самой решать, как я буду выглядеть на протяжении оставшейся жизни. Выбор одежды — вопрос идентичности, который помогает людям расцвести или ломает их, но от которого они не могут убежать. 

Когда я думаю об общепринятом значении слова «кафкианский», то связываю его в первую очередь с бюрократией. С невозможностью вырваться из системы, в которую вынужденно попадает Йозеф К., главный герой романа Франца Кафки «Процесс». Он получает смертный приговор, не понимая, в чём он виноват. Слово «кафкианский» описывает бессилие по отношению к структуре, перед которой ты беззащитен. Высшая власть при этом воспринимается как данность, не ставится под сомнение и является частью жизни. Говорят, что Кафка сейчас так актуален потому, что похожая безысходность доминирует во многих сферах жизни — и это касается не только бюрократии. В моде тоже господствует гротескная безвыходность. Франц Кафка понял это ещё в 1910 году, когда записывал свои наблюдения за модой. У Франца был стиль; он сам был не просто вызывающе хорошо одет, но и постоянно писал о своём увлечении одеждой:
В этих отрывках из дневников, писем и романов Кафка мимоходом описывает свои наблюдения за модой. При этом, как можно судить по этим пассажам, мода интересует его не как актуальная тенденция, а как выражение идентичности. Поскольку у Франца был стиль, он уже тогда знал, что не тренды создают хороший вкус. Например, в дневниковой записи от 22 мая 1912 года он наблюдает, как на некой даме сидит пальто, и описывает пальто вовсе не как модный предмет одежды. Он видит в этом пальто шаблон незнакомого человека. И не только само пальто говорит нам что-то о его носителе, но и та манера, как его носят, и его состояние.
Самовыражение через одежду можно оценивать как угодно. Я, например, оцениваю его по настроению. Иногда я ненавижу одежду, это дни, когда она является не возможностью, а обязанностью, и я должна подчиняться. Потому что неважно, что я надену, или не надену — внешняя оболочка всё равно говорит обо мне. Как сидит на мне пальто, мятое оно или нет, из какого материала оно изготовлено, современное оно или нет. Я не могу не одеваться. Разве что если пойду на улицу голой. Но ведь и в этом случае обо мне можно будет делать выводы. Я своей наготы я уже не выйду. Я не могу снять себя, как одежду. Самовыражение как кафкианское подчинение иногда мучает меня, как и осознание, приходящее в скверные дни: от моды можно убежать, но не от её значения.
 
Мода ощущается как задача, которую необходимо выполнить, не представляя себе условий этой задачи. Она подобна вызову в суд в «Процессе» без указания времени, к которому нужно явиться. Мода — постоянное чувство запаздывания. Как только ты её понимаешь, она уже устаревает. Особенно сейчас, когда циклы тенденций так часто повторяются, что почти догоняют самих себя. Они накладываются друг на друга. Тем не менее, тренды — это ориентиры, которых мы придерживаемся, чтобы не сделать ничего неправильного. Чтобы быть частью общества, изображать стиль, вписываться в какую-то среду. Чёткое направление в моде дарит облегчение тем, кого подавляет сложность модных тенденций. Но чем более нишевым является направление в моде, тем труднее его понять.

Всё и ничто является трендом. Тот, кто глубоко осознал этот тезис, должен быть фанатом Кафки. Кажется, что в этом кроется свобода, но это кафкианство. Хотя кажется, что более ничего не является трендом, это не значит, что ты не можешь наделать ошибок. Наоборот: когда нет ничего современного, никаких трендов, то даже сама попытка выглядеть современно обречена на неудачу. Кто пытается, уже проиграл. Тот, кто хочет выглядеть модно, должен смириться с вечным проигрышем и будет переживать бесконечную череду поражений и разочарований. В постмодернистском правиле «всё и ничто является трендом» никто не может победить. Такой прогноз звучит как анализ классических работ Кафки на уроке литературы, «Замка», «Процесса» или «Превращения».
 
До начала нулевых годов было достаточно полистать модный каталог, чтобы выбрать одежду, или сходить в большой универмаг и там без лишнего риска надеть что-то общественно-приемлемое и как будто правильное. Каталоги и модные дома были инструкциями по созданию идентичности на маскараде жизни. Концепция моды и сейчас не изменилась, но инструкция по пользованию ею стала сложнее.

Потребность в идентичности и самореализации выросла, соответственно выросла и инструкция по модному самовыражению. Кем я хочу быть, как меня будут воспринимать другие? На эти вопросы не так-то легко ответить в эпоху постмодерна. Мы живём во время неравенств: стандартизация и конформность, нормативная мода среднего класса больше не являются целью. На смену им пришла индивидуальность, над разгадкой которой все безуспешно бьются, ломая голову. 

Казалось бы, мода с готовностью идёт нам навстречу, когда мы пытаемся выразить себя. В конечном счёте она представляет собой информационный поток из трендов, которые исчезают, будучи названными и опознанными. Идентичность, стиль и самовыражение не найти в трендах. Это понимал ещё Франц, у которого был стиль. Стиль был бы у него и сегодня, 100 лет спустя. Если бы я сегодня писала в дневнике, наблюдая за молодым Францем, сидящим напротив меня на скамейке в берлинском парке, то я описала бы его так: