Five easy pieces

«СНОВА НАУЧИТЬСЯ ОПРЕДЕЛЕННЫМ ВЕЩАМ». РАЗГОВОР С МИЛО РАУ

Беседовал драматург Штефан Блеске. Интервью было опубликовано в книге Milo Rau. Five Easy Pieces. Verbrecher Verlag, 2017. с. 8–12. www.verbrecherverlag.de
Перевод на русский язык выполнен Екатериной Вороновой

Бельгийский центр искусства и перформанса CAMPO во всем мире известен своими спектаклями для взрослых, где играют дети. После постановок Тима Этчелса, группы Gob Squad и Филиппа Кена CAMPO позвал тебя. Что стало решающим аргументом, чтобы согласиться работать с детьми?
CAMPO сознательно предлагает сотрудничество только тем художникам, которые обычно как раз не работают с детьми. Хотя должен признать, что я, безусловно, их самый абсурдный выбор на сегодняшний день. Ведь мы работали во всех возможных странах, с любителями и с известнейшими артистами, с закоренелыми преступниками и с очень уязвимыми исполнителями, в импровизированных залах в горячих точках и в прекрасно оборудованных государственных театрах. Мы адаптировали классиков, ставили рассказы реальных людей, организовывали «народные процессы» — но никогда ничего не делали с детьми. Я думаю, что, как и в других наших проектах, решающим аргументом стала необычность и сложность задачи — желание попробовать что-то абсолютно новое.

Когда слышишь про спектакль, где играют дети, то сразу думаешь об особенно распространенном в сфере перформанса представлении о детскости и подлинности, которое можно выразить фразой «правду говорят только дети и безумцы».
Это верно. Конечно, в подготовительный период мы исследовали вопрос и выяснили, что спектакли, где играют дети, все время прибегают к одним и тем же приемам. Их типичные темы — видение будущего, абсурдность жизни взрослых, понятие подлинного и настоящего, сказочная поэзия. Там рассказывают причудливые биографические истории, включают музыку, представляют невинность. Мы поняли, что хотим чего-то совсем другого. Хотим показать что-то, чего люди совершенно не хотят и не готовы видеть в исполнении детей. Спектакль «Пять легких пьес» должен был стать невозможным детским театром.

Постановка основана на деле Марка Дютру. Это педофил и убийца, который считается воплощением зла и самым ненавидимым человеком в Бельгии. Какой образ Марка Дютру у тебя сложился после наших исследований? И думал ли ты о том, чтобы показать на сцене его самого?
С Дютру как с национальным мифом я столкнулся еще в 2013 году в Брюсселе во время кастинга для спектакля «Гражданские войны». Тогда я спросил у артистов: «Что для вас Бельгия, когда вы чувствовали себя бельгийцами?» (Ведь Бельгия — это страна с разорванной культурой, почти невозможная, она была создана в XIX веке как буфер между Германией и Францией — и так никогда и не срослась в единое целое). Актеры ответили: «На Белом марше в 1996 году». «Белый марш» — это огромная демонстрация бельгийцев против собственного правительства в связи с делом Дютру.

Самый важный коллективный миф Бельгии — это Дютру?
Такая мысль меня не радует, но, кажется, это так. Если повнимательнее посмотреть на его историю, то можно найти много важных пересечений. Первые годы жизни Дютру прожил в Конго, бывшей бельгийской колонии. Свои преступления он совершал около города Шарлеруа, это горнопромышленный район, сегодня находящийся в упадке. Процесс Дютру чуть было не разрушил Бельгию как страну и привел к восстанию гражданского общества против собственных коррумпированных элит. Все это вместе — почти что аллегория упадка западной колониальной и индустриальной державы. На материале жизни Дютру можно было бы рассказать всю историю Бельгии. Кроме того, у каждого бельгийца есть свой взгляд на этого человека, даже дети его знают и судят о нем. Он не выходит на сцену «сам», потому что так же, как и в «Речи Брейвика», нас интересует не убийца и его психология. Сам Дютру остается пустым местом, гравитационным полем. Эта история рассказывается людьми, которых мы встретили во время сбора материала для спектакля — отцом Дютру, родителями одной из жертв, полицейским и так далее. 

Какой подход к этой теме возможен с детьми от 8 до 13 лет? Не слишком ли она ужасна, непонятна, не шокирует ли детей?
Milo Rau/CAMPO&IIPM © Ted Oonk В нашей команде наряду с двумя воспитателями был детский психолог. В процесс репетиций были вовлечены родители. И мы связывались с основными потерпевшими из дела Дютру. Но предмет постановки — не ужас как таковой, а большие темы, которые стоят за очень специфическим, в конце концов, даже жалким делом Дютру. Это распад страны, национальная паранойя, скорбь и ярость, охватившие бельгийцев после преступлений Дютру. Пьеса начинается с объявления независимости Конго от Бельгии и заканчивается похоронами жертв Дютру — между этими двумя событиями развеиваются практически все иллюзии, которые еще оставались у бельгийцев в последние несколько десятилетий. Иллюзия безопасности, доверия, свободы, будущего. «Пять легких пьес» — это негативное «Воспитание чувств», и названия всех пяти монологических эпизодов-реконструкций тому соответствуют. Например, в одной пьесе рассказывается об отчаянии отца, чей взрослый сын — Дютру — становится убийцей. В другой пьесе достаточно прямо говорится о насилии, физическом и сексуальном. Третья пьеса рассказывает о чувстве, наверное, самом глубоком и страшном — о горе родителей, у которых погиб ребенок. Все пьесы основаны на оригинальных документах или на разговорах, которые мы вели с участниками дела Дютру. 

Как писал Аристотель, человеку свойственно подражание. Именно так учатся дети. Что это значит — будучи ребенком столкнуться с жестокостью мира взрослых?
В начале репетиций мы разыгрывали с детьми отрывки из «Сцен из супружеской жизни» Ингмара Бергмана. Это был необычный и странный опыт — на уровне игры и интеллекта дети хорошо понимают, что происходит в человечески очень сложных сценах Бергмана, но при этом им не знакомы те эмоции и то экзистенциальное отчаяние, которые за ними скрываются. Есть некая органичность сцены, которой в такой форме не бывает в жизни. Для меня как для режиссера это было очень интересно. Как слова персонажей прозвучат в исполнении актеров, которые не обладают ни техникой, ни жизненным и профессиональным опытом, нужными для разыгрываемых сцен? Как добиться концентрации и точности в коллективе, который сам по себе хочет только бегать и играть? Поэтому и возникло название из учебника игры на фортепиано — «Пять легких пьес». Как дети могут понять, что такое повествование, эмпатия, потеря, покорность? Возраст, разочарование, гнев, направленный на общество, восстание? И что происходит с нами, когда мы на них смотрим, когда они это все постигают на сцене?

Ты известен детальностью, перфекционизмом своих постановок. Как дети вписались в такой стиль работы и что в этом процессе было от «муштры» или «дрессуры»?
Как Бергман рассказывает в своей автобиографии, есть два противоположных метода постановки. Либо с самого начала все тщательно выстраивать, а потом дать актерам свободу, либо наоборот — импровизировать почти до самого конца и зафиксировать все за неделю до премьеры. Вообще я люблю установить какие-то рамки и затем делегировать ответственность артистам. В спектакле «Пять легких пьес» я решил испробовать противоположный поход, и в первые недели мы очень много импровизировали. Вывод — с детьми оба подхода не работают. Или, выражаясь эстетически, муштру и дрессуру всегда будет видно, и неважно, на какой стадии рабочего процесса они применялись. Я никогда не видел спектакля с детьми, в котором не было бы следов деятельности какого-то «режиссера», который поставил детям некие рамки. А тут процесс становится интересным, как по содержанию, так и по форме. 

В какой степени?
Milo Rau/CAMPO&IIPM © Phile Deprez Театр для взрослых, где играют дети — в эстетическом и, конечно, в метафорическом смысле — это то же, что педофилия в смысле отношений. Это не любовные отношения со взаимной ответственностью, а односторонние отношения, построенные на власти, к которой более слабая часть, то есть дети, должна понять, как относиться. Выражаясь иначе — в детском театре для взрослых постмодернистская склонность к критике средств выражения возвращается к своему изначальному объекту атаки — она снова становится критикой действительности. Делать театр с детьми — значит подвергать экзистенциальному сомнению такие понятия, как «персонаж», «реализм», «иллюзия», «власть». Этот подход мы хотим показать и в «Пять легких пьес», выражая его в том, что «пьесы» становятся все сложнее. Мы начинаем с ролевой игры — то есть со старого доброго вопроса в стиле Синди Шерман «Как нам изобразить на сцене Патриса Лумумбу или отца Дютру?» — а приходим к вопросу о постановочном насилии. Из натуралистической мимикрии, из жуткого удовольствия от обезьянничания постепенно вырисовывается своего рода метаисследование искусства перформанса и его практик — превращения, покорности и восстания.

«Пять легких пьес» — спектакль не только про Марка Дютру и про то, как вместе с детьми заглядывать в бездны, но и основополагающее размышление о том, что это вообще такое — заниматься театром?
Скоро будет уже 15 лет, как мы занимаемся театром и кино. От минималистического перформанса до политической акции, ироничного общественного ревю и повествовательного театра — мы делали все, что только можно, вдобавок еще и аудиопьесы, видеоклипы, фильмы, книги, трибуналы, выставки. Каждый раз, приступая к работе, намереваешься изобретать себя заново, но все равно рано или поздно возникает вопрос — а зачем вообще все? Это был правильный момент для проекта, где речь идет о самых основах — что значит быть на сцене «кем-то другим», что значит «подражать», «вчувствоваться», «рассказывать»? Как быть с тем, что на тебя смотрят? Как это объяснить и как это сделать? Такие вопросы об основах театра — это не какое-то принятое нами интеллектуальное решение. Вещи, которые для взрослых исполнителей — нечто само собой разумеющееся, с детьми невозможны по моральным или техническим причинам. Мелкобуржуазные трюки Станиславского, миф об интенсивности, происходящий из традиции перформанса — все это можно сразу выбросить. Незадолго до отъезда в Гент на первые репетиции, я шутя сказал в одном интервью, что эта работа пугает меня больше, чем поездка в Ирак или Конго, где идет гражданская война — туда мы ездили для постановки спектаклей «Трибунал по Конго» и «Империя». Это была чистая правда.