Разговорный час – колонка о языке
Оживление реальности

Сколько страстности и эмоциональности сокрыто в немецком языке? Думаете, не очень много? У нашего нового колумниста Эрнана Д. Каро другое мнение на этот счёт.

Эрнан Д. Каро

С немецким языком я впервые познакомился в возрасте 17-18 лет, то есть именно тогда, когда я (думаю, как и любой 17-18-летний подросток) был твёрдо убеждён в том, что точно знаю, как устроен мир. И поскольку мне тогда был свойственен меланхоличный образ мыслей, я был уверен, что наша реальность жестока, и всё, что происходит, нам, людям, неподвластно. В общем, я был скорее пессимистично настроенным молодым человеком.

Пластичность и образность

Таким образом, неслучайно то, что меня в то время восхищали два немецких автора, чьё виденье мира тоже было не особенно радужным: писатель Франц Кафка и философ Артур Шопенгауэр. Они стали теми, кто приоткрыл для меня дверь в мир немецкого языка – и я влюбился в этот язык ещё до того момента, как научился правильно писать и произносить хоть одно немецкое предложение. Процесс был долгим: подгоняемый любопытством, восхищением и даже в некотором роде одержимостью, я, благодаря языковым курсам, книгам, общению с немцами и соприкосновением с самой Германией, с годами узнавал язык всё больше.

Первое, что поразило меня в этом новом языке, была его пластичность, образность немецкой лексики. Честно говоря, сначала меня это удивило, так как люди, которых я встречал в Германии, не казались мне очень уж страстными и эмоциональными – по крайней мере по сравнению с людьми из моей родной Колумбии. Однако во многих немецких словах я всегда чувствовал динамическую силу, живость, которая в корне поменяла мой взгляд на явления, обозначаемые этими словами. Я продолжал изучать язык, и вместе с тем постепенно оживало всё вокруг, целый мир, представленный в языке.

Физическое ощущение слов

Многие немецкие слова, которые меня привлекают, – это не напыщенные понятия, которые некоторые философы выдумывали на протяжении столетий, как, например, «Uneigentlichkeit» («неподлинность»), или ещё лучше: «Inkompetenzkompensationskompetenz» («способность компенсировать собственную некомпетентность», термин философа Одо Маркварда, видимо, человека не без чувства юмора). Но и не гротескные, странные слова, которые появляются на свет благодаря чудесному немецкому словосложению, вроде таких словесных монстров, как «Eierschalensollbruchstellenverursacher» (прибор для чистки яиц). Нет, это совершенно обычные, рядовые слова. Именно они пробуждают мою фантазию. Даже сегодня, читая слово «Handwerk» (ремесло, от «Hand» – рука), я сразу буквально вижу пару рук, которая мастерит какую-то вещь. Если кто-то произносит слово «Tatendrang» (жажда действовать, от «Drang» - напор), или «Fingerspitzengefühl» (тонкое чутьё, от «Fingerspitzen» – кончики пальцев), я тотчас представляю себе, причём графически, тот подъём или ту осторожность, с которой человек что-то делает. При слове «übergriffig» (выходящий за рамки), я ощущаю почти физически, как кто-то переступает границу. Такое же физическое ощущение у меня возникает от слов «Flugzeug» (самолет), «Herzschmerz» (боль в сердце), или же от гениального «Schnapsidee» (сумасбродная затея).

Но есть одно слово, которое перевернуло мой взгляд на окружающие нас вещи. Каждый из нас бездумно использует его каждый день во всевозможных контекстах. Это – не что иное, как слово «Wirklichkeit» (реальность). Я выяснил, что это слово появилось в языке во времена позднего средневековья благодаря немецкому теологу и философу Майстеру Экхарту. И оно обозначает «то, что является реальным и существует в действительности», но в первую очередь - «то, что действует», то, что постоянно активно и находится в движении. Когда я время от времени ощущаю на себе давление «реальности», я стараюсь думать о «действительности», то есть о том, что часто ситуации, которые кажутся мне безвыходными, всё-таки из чего-то складываются и формируются, и поэтому всё же могут измениться. Ведь мир, и этому нас учит язык, живёт и меняется. Эта мысль очень помогает пессимисту внутри меня.