Дагмар Лойпольд
Паломничество: Набоков, Ахматова, Бродский

Паломничество – прерогатива пешеходов. Свои паломнические хождения я совершаю в одиночку; они, в отличие от не менее прекрасных прогулок, когда ты бесцельно бродишь по городу, имеют вполне конкретную цель. По дороге к трем бывшим писательским квартирам, ставшим сегодня музеями, у меня возникает чувство, будто я иду в гости и меня там ждут. Ведь так бывает: прочитаешь книгу – и обзаведешься другом.

Особняк на Большой Морской, в котором жила семья Набоковых в начале XX века, великолепен, парадная лестница – широкая и гостеприимная, между лестничными маршами – большие окна с яркими, узорчатыми витражами, сакральный свет. Но при этом во всем видна обшарпанность: по стенам трещины, верхние этажи закрыты для посетителей. В нижних, выставочных залах можно полюбоваться на сохранившиеся кессонные потолки из деревянных резных панелей, отдельные предметы обстановки, фотографии, книги в витринах, а также снаряжение для ловли бабочек. В Петербурге бесконечно много сокровищ, и чтобы содержать их все в должном состоянии, нужно столь же бесконечно много инициативных проектов, меценатов, спонсоров, координаторов, нужна политическая воля. Есть она или нет, я не знаю – здесь, в России, я могу лишь гадать и наблюдать.

Показывают фильм: одна из сестер Набокова, дама весьма преклонного возраста, живо дает пояснения, рассказывает, кто изображен на фотографиях и в каких родственных отношениях кто состоит. Я все понимаю, хотя и не говорю по-русски; я догадываюсь о том, что она говорит, по ее жестам и выражению лица, по случайно угаданному слову. Хороший опыт. Возле экспонатов и на стенах комнат поясняющие цитаты из чудесных воспоминаний Набокова «Другие берега». В какой-то момент вдруг начинаешь ощущать зримое присутствие мальчика Владимира, его братьев и сестер, гувернанток, преподавателей иностранных языков, родителей, видишь, как они наполняли жизнью этот большой дом. И понимаешь, какой мир погиб. Я прощаюсь с пожилой вахтершей, которая между вязанием и чтением (интересно, что она читает? «Пнина»? Библию? Какую-нибудь любовную дребедень? С нее все станется) успевает продавать билеты, и напоследок изливаю на нее поток благодарности, будто получила от нее бесценный подарок. И отправляюсь дальше.

Анна Ахматова многие годы жила в так называемом Фонтанном Доме, боковом флигеле Шереметевского дворца на берегу Фонтанки, которую, правда, не видно из ее комнат. Зато отсюда открывается прекрасный вид на парк, разбитый за дворцом. Эта квартира принадлежала искусствоведу Пунину, спутнику жизни Ахматовой; его жена и дочь жили тут же. После революции эту квартиру, как и многие другие «уплотнили»: количество жильцов резко увеличилось, на счету был каждый квадратный сантиметр. Эта теснота и сегодня еще ощутима: бельевые веревки, натянутые над плитой, в коридоре – кровать с небольшой книжной полкой, принадлежавшие сыну Ахматовой. Я иду с аудиогидом, внимательно слушаю стихи, которые читает диктор, и, следуя из комнаты в комнату, ощущаю трагизм многочисленных потерь, арестов, доносов и предательств. Рукопись «Поэмы без героя» лежит на крошечном письменном столике в последней комнатушке, которую Ахматова занимала после возвращения из эвакуации (и разрыва с Пуниным) до 1952 года. Всего несколько страниц, выцветший, поблеклый текст. И все же такой живой.

Иосифу Бродскому на первом этаже отведена мемориальная комната. Он никогда не жил здесь и никогда не был в этом дворце, но значение Ахматовой для его творчества, которое он постоянно подчеркивал, вполне объясняет то, что его посмертно сюда «поселили». В окне фотография квартиры, где жил Бродский с родителями, в знаменитом доме Мурузи, в котором проходили заседания поэтической студии, основанной поэтом Гумилевым, первым мужем Ахматовой. В 1972 году Бродский, подвергаемый бесконечным гонениям за «тунеядство», был вынужден покинуть Советский Союз. Жилье на Литейном проспекте и квартирой-то назвать сложно: в распоряжении Бродского имелся всего лишь какой-то чулан, полкомнаты (об этом можно прочитать в прекрасном эссе «Полторы комнаты»). Я познакомилась с Бродским в 1985 году в Нью-Йорке, сын Сьюзен Зонтаг, Дэвид Рифф, организовал нашу встречу. Бродский выступал с докладом в публичной библиотеке и поразил меня своей серьезностью и прямотой. Позднее я где-то прочитала, что он еще в молодости, увидев огромный портрет одного из членов Политбюро, висевший на его доме, спросил: «Кто это? Похож на Уильяма Блейка!» И это меня совсем не удивило.

В фильме Бродский не спеша идет по Венеции, потом останавливается и начинает декламировать стихотворение – нараспев, с некоторым пафосом – так по сей день читают стихи итальянцы. Эта манера чтения, наряду с каналами, которые объединяют Венецию и Санкт-Петербург, еще одно связующее звено между двумя городами. В маленькой комнатке не протолкнуться: полно молодежи, которая с интересом слушает рассказ экскурсовода, стараясь не пропустить ни слова. Бродский жив. В этом году исполняется двадцать лет со дня его смерти.