Мы
Заметки мигрантки
Эстония как европейская страна, метящая в Скандинавию, с чистыми улицами, велодорожками, но одновременно с пьяницами, с жуткими полуночными поездками в общественном транспорте, историями людей о своей жизни в 90-е и их историями о жизни сейчас.
Эти заметки похожи на собрание “чернушных” историй. Чернушные истории слишком хорошо запоминаются. Меня всегда завораживало сосуществование нескольких состояний, в которых существует Эстония. Эстония как европейская страна, метящая в Скандинавию, с чистыми улицами, велодорожками, детскими площадками, крутой современной архитектурой, новыми автобусами и трамваями, джентрификацией, красивой таможней в Нарве, женщинами и учеными в президентах, эффективными процессами по вакцинации и т.д, но одновременно с пьяницами, которые, как зомби вылезают по вечерам и выходным, с жуткими полуночными поездками в общественном транспорте, историями людей о своей жизни в 90-е и их историями о жизни сейчас. Коллаж этих историй сформировал мои ощущения от Эстонии. Иногда я вспоминаю одни истории, и мне становится тоскливо здесь жить, иногда я вспоминаю другие, и радуюсь, что у меня был шанс здесь оказаться. Я рада, что встретилась с замечательными людьми, которые доверили мне свои истории, поэтому имена и некоторые детали будут изменены для сохранения конфиденциальности.
Он был свидетелем протестов 2007 года против переноса Бронзового солдата с Тынисмяги. В первый день он был у друзей, и ему надо было вечером пройти через старый город, чтобы попасть домой. Он вышел, посмотрел, что творится, и вернулся к другу спать. В другой день, он шел домой, и вдруг мимо него стала проходить компания протестующих, появились полицейские с дубинками и начали всех бить. Он взял за руку незнакомую девочку, которая тоже просто проходила мимо и сказал: “Будем идти медленно”. Так они и пошли, как прогуливающаяся парочка, пока полицейский рядом с ними бил мужика, который пытался убежать.
— Это была провокация, — говорит друг — В первый день протестующие пошли в ту сторону, куда не было смысла идти. Я думаю в толпе были провокаторы, которые начали бросаться на полицейских, и дали им санкцию начать всех избивать.
— ACAB, — говорю я.
— Нет, — говорит друг — Полицейские — это герои, которые делают огромную работу. Но то, что происходило тогда, было безумием. В итоге это было политически выгодно и Эстонии, и России, но люди пострадали.
Мы поехали на военное кладбище, чтобы посмотреть на “Алешеньку”. Немного заблудились, и в итоге прогулялись по старому кладбищу, что находится “за гаражами” рядом с Кесктургом. Друг рассказал, что их компания неформалов любила проводить время в белой беседке в центре кладбища. Они не пили и не занимались вандализмом, просто слушали музыку, а иногда падали в снег со ступенек беседки.
— Где-то есть могила женщины, которую звали Дарья Ганджа. Это стало любимым местом укурков. Типа, — говорит друг, передразнивая речь любителей травки - “кхе кхе, давайте встретимся у Ганджи”.
Оказалось, его родители познакомились в Казахстане, отец был немецкий военный, а мама — врач. Они влюбились и переехали в Германию жить. Виктор вырос в маленьком немецком городе. Переехал в Эстонию вместе с супругой.
Сейчас они разведены уже три года. Виктор говорит, они с женой друзья. Ещё Виктор говорит, что не хочет уезжать из Эстонии. “Я в Германии не был 10 лет. Я могу уехать туда хоть завтра, но я не хочу. Я чувствую себя здесь дома. Выучил русский и эстонский. Работаю в немецком посольстве, таксую для души. А в Таллинне я провел самые счастливые годы своей жизни, и сейчас, будто нахожусь в их успокаивающей тени. Они прошли, но воспоминания рядом, и они слетаются ко мне, как только я прикрываю глаза. Они возникают спонтанно, когда я вижу знакомую скамейку в парке или памятное кафе. На старости лет, жить в их тени — это все, чего я желаю. Если я перееду, магия исчезнет. У меня может быть хорошая жизнь в Германии, но я боюсь забывать и не готов расстаться с тем ощущением счастья, которое испытывал тогда и испытываю сейчас”.
Я вышла из такси. Меня растрогало, как взрослый мужчина доверил мне свою историю, и передал что-то настолько личное, как свое ощущение жизни. В приложении у него было много оценок и пять звезд как средний знаменатель. Я подумала тогда, понятно чем отличаются водители с 5 звездами, от водителей с оценкой 4,9.
На эту работу меня привел Крис. Его по-настоящему зовут Радж, но он очень любит Рональдо. В первый день работы, мы договорились встретиться у его общежития и поехать вместе. Он жил в Larsen apartments, очень популярное место среди моих иностранных друзей. Он проспал, очень извинялся и вызвал такси. Мы ехали из Мустамае в Тонди сквозь накрапывающий дожди, и Крис меня наставлял.
— Просто делай, что тебе говорят, и все будет ок. Босс немного сумасшедший, он любит кричать на работников. Говорит одно, ты это делаешь, он недоволен и кричит, что надо исправить. Не спорь с ним, соглашайся, кивай и переделывай.
Крис говорит.
— Насчет денег, не волнуйся. Платят в конце каждой недели.
— Там хорошие ребята, ты увидишь.
Мы приехали в Тонди на 26-этажную черную высотку около железнодорожных путей. Вместе с Крисом доехали до последнего этажа, где находилась наша “штаб-квартира” с тряпками, вениками и прочим. Крис хотел представить меня боссу, а остальные столпились в комнате, халявя до прихода босса.
В комнате стояла Лена — низкая женщина средних лет, пухленькая и с уставшим лицом. Я сразу определила ее в матери и таскалась за ней с надеждой набраться клининговой мудрости, но она меня отшивала. Через месяц она пропадет. Сначала все подумают, она ушла в очередной запой, но от нее не было новостей весь сентябрь, что я работала.
На большом пылесосе, который используют в клинингах, сидел Маркус. Это святой человек, который в будущем поможет мне выбить деньги из босса. Когда-то мы будем мыть плитку вместе, а это долгая и объединяющая работа, и я спрошу его, просто для поддержания разговора, какой его любимый бар, и он ответит, что его любимый бар — любой бар в Ласнамяе. Затем он задумчиво скажет: “Вообще, недавно моего знакомого зарезали в одном баре. Я знаю и того, кого пырнули, и того, кто пырнул. Второй сейчас в бегах”. И, подумав, добавит: “В последнее время я не хожу по барам”.
Выходили покурить и вернулись две девчонки. Позже в тот же день, я убиралась в той же квартире, что и они. Они включили русский рэп, кидались губками в друг друга, обмазываться пеной и много смеялись. Они постоянно обменивались репликами, вроде “ты проститутка” и “нет ты проститутка”. Мне их веселье напомнило меня и мою девчачью компанию в школе и то, как много мы смеялись. Я хотела им понравиться, и решила сказать, что-то грубое и откровенное, в их стиле. Я сказала “Как же сильно болят сиськи в этом лифчике”. Они сказали “Ммм…”.
Девочкам было 16, а мне 24, у меня был законченный бакалавриат по кино, амбиции и иные представления о моей жизни в 24. Я стояла с тряпкой в руках при входе в туалет, где девочки кидались губками, и думала о своей жизни.
Но сейчас мы стояли в одной комнате, и тут вошел босс. Его сопровождал улыбчивый египтянин по имени Мухамуд — главный помощник. Он произвел на меня приятное впечатление, плюс Крис хвалил его, но потом мы узнаем, какой гадюкой Мухамуд был. Босс спросил, занималась ли я когда-нибудь клинингом, я ответила “да”, имея в уме воспоминания о подметании своей комнаты. После этого я виделась с боссом редко. Он как-то зашел ко мне и пообещал в скором времени подписать контракт. Я не торопилась. В остальное время я общалась с его помощницей по имени Лейло.
В первый день я работала то тут, то там. Сначала в компании с Леной. Она мне показала, что и как делать.Прошло уже два часа работы, как в квартиру завалились две девочки. Одна высокая, темненькая, с голубыми глазами, а вторая светлая, низенькая и накаченная. Они опоздали на два часа. Они взяли скребок и ушли работать в другую квартиру. На следующей день, я мыла плитку в ванной вместе со светлой девочкой, а это долгая и объединяющая работа, и в итоге мы начали разговор. Девочка рассказала, что живет в Ласне, а выезжать за границу ей нельзя (я потом узнала, что она сидела). Она рассказала про расстановку сил в клининге: босс крутой и заслуживет уважения, Мухамуд подлая, но верная его собака, Лена “думает, что может нам указывать”, Маркус - алкаш. Она сказала, что они с Настей никого не слушают и никто им не указ, они приходят позже, мало работают, а что с ними могут сделать? Накричать? Она сказала, что они перестали уважать Лейло после одного случая. Сначала она была норм, но потом она сказала “спасибо” за проделанную работу. “Какое спасибо??? Ты наш начальник, ты должна давать приказы, а не слюни пускать. После этого мы с Настей вообще ее не слушаемся”, — возмущалась девочка.
На стройке работали русскоязычные эстонцы, украинцы и два узбека, завезенных законно. Наш босс был эстонец, его помощник — египтянин, Лейло — эстонка. Все закончилось тем, что я не могла получить и одного евро за работу. Выплату зарплаты все откладывали. Я писала Лейло, она посоветовала сдаться, сказала, что ей тоже не заплатили. В будущем мне поможет Маркус, и я получу деньги только через три месяца после окончания работы.
****
Мой ученик-эстонец жаловался, как в Норвегии к нему относятся как к человеку второго сорта. То же с мигрантами из других стран. Мой опыт больше о том, как выстраиваются отношения между теми, у кого есть власть, и теми, у кого нет. У меня была только демо-версия мигрантского опыта. У меня есть разрешение на работу, и я могу подписывать трудовые контакты, то есть мои права защищены, но на какой-то короткий промежуток времени, я чувствовала себя во власти человека из-за которого мне пришлось брать в долг у семьи и жить на 100 евро в месяц. То, что я русская, в этой системе отношений уходит на второй план. Однако факт того, что я русская, дает мне странные ощущения именно в Эстонии. Каждый раз, когда я не могу поддержать разговор на эстонском в магазине, в кафе, в автобусе, на работе, я чувствую себя частью коммьюнити русскоязычных, которые живут в Эстонии годами и не выучили язык. Вина добавляется и потому, что я интересуюсь языками, но за два года языкового прогресса не было никакого. За границей я перехожу на английский и долго не думаю, а тут присматриваюсь к человеку и думаю, стоит ли начать по-русски. Иногда начинаешь по-английски, а человек переспрашивает на русском, и тебе немного неловко.
Мой знакомый сказал, что родился в Эстонии и знает эстонский. Я спросила: “Значит, ты эстонец?”. Он сказал: “Неее. Моя мама русскоязычная эстонка, а папа француз. Хрен знает, кто я”.
Это не значит, что конфликт национальной самоидентификации определяет жизни людей, но иногда кажется, что этот конфликт переходит на личный уровень, и личная потерянность кажется метафорой потери идентичности национальной. Люди переезжают, меняют места работы, проваливаются при попытках классификации. Но едва ли все перечисленное можно выделить как характерную черту русскоязычных эстонцев, скорее это поколенческая вещь, а если не поколенческая, то более глобального уровня. Люди хают Эстонию за то, что это не Скандинавия, люди любят Эстонию за то, что это дом. Бывает, что для тех, кто родился здесь, здесь тесновато, а бывает, что те, кто приехал и огромных просторов из разных уголков планеты находят здесь успокоение и исцеление, и эстонская земля оказывается для них тем же, что мартышка для дяди Игоря. За иерархиями и социальными конструктами вроде менталитета всегда стоят люди, а вместе с людьми стоят их истории и воспоминания. И всегда, сквозь темное стекло, человеку удается увидеть человека.
Копли
Еду в Копли вечером. Заходит мужик в трамвай. Начинает рявкать на весь вагон, рычать, произносить бессвязные фразы, вроде “смотрите...пыль”, “а вот при коммунизме…”, “сто вечеров, сто дней”. Ему говорят “Мужик, успокойся”. Он успокаивается, встает около моего кресла, я немного напряглась, не помогало расслабиться и то, что у него в руках был стакан пива, а трамвай делал крутые повороты. Однако скоро мужика подозвали. Я сначала слушала музыку, но потом расслышала, что этот мужик подсел к другому мужику, и у них завязалась дискуссия о советском прошлом. Где так учат заводить друзей???Тынисмяги
Мой друг вырос в Таллинне, недалеко от Таммсааре парка. Бегал там, когда был ребенком. Когда стал подростком, начал увлекаться альтернативной музыкой и затусовался с неформалами. Мы проезжали с ним на машине мимо таллинского променада в направлении Пириты, и он сказал, указывая на статую русалки, что здесь было популярное место для встреч альт тусовки.Он был свидетелем протестов 2007 года против переноса Бронзового солдата с Тынисмяги. В первый день он был у друзей, и ему надо было вечером пройти через старый город, чтобы попасть домой. Он вышел, посмотрел, что творится, и вернулся к другу спать. В другой день, он шел домой, и вдруг мимо него стала проходить компания протестующих, появились полицейские с дубинками и начали всех бить. Он взял за руку незнакомую девочку, которая тоже просто проходила мимо и сказал: “Будем идти медленно”. Так они и пошли, как прогуливающаяся парочка, пока полицейский рядом с ними бил мужика, который пытался убежать.
— Это была провокация, — говорит друг — В первый день протестующие пошли в ту сторону, куда не было смысла идти. Я думаю в толпе были провокаторы, которые начали бросаться на полицейских, и дали им санкцию начать всех избивать.
— ACAB, — говорю я.
— Нет, — говорит друг — Полицейские — это герои, которые делают огромную работу. Но то, что происходило тогда, было безумием. В итоге это было политически выгодно и Эстонии, и России, но люди пострадали.
Мы поехали на военное кладбище, чтобы посмотреть на “Алешеньку”. Немного заблудились, и в итоге прогулялись по старому кладбищу, что находится “за гаражами” рядом с Кесктургом. Друг рассказал, что их компания неформалов любила проводить время в белой беседке в центре кладбища. Они не пили и не занимались вандализмом, просто слушали музыку, а иногда падали в снег со ступенек беседки.
— Где-то есть могила женщины, которую звали Дарья Ганджа. Это стало любимым местом укурков. Типа, — говорит друг, передразнивая речь любителей травки - “кхе кхе, давайте встретимся у Ганджи”.
Мустамае
Не прочитав толком фамилию водителя по имени “Виктор”, я начала переводить ему указания моей подружки-китаянки с английского на русский. Когда моя подружка вышла, таксист сказал, что он “вообще немец”.Оказалось, его родители познакомились в Казахстане, отец был немецкий военный, а мама — врач. Они влюбились и переехали в Германию жить. Виктор вырос в маленьком немецком городе. Переехал в Эстонию вместе с супругой.
Сейчас они разведены уже три года. Виктор говорит, они с женой друзья. Ещё Виктор говорит, что не хочет уезжать из Эстонии. “Я в Германии не был 10 лет. Я могу уехать туда хоть завтра, но я не хочу. Я чувствую себя здесь дома. Выучил русский и эстонский. Работаю в немецком посольстве, таксую для души. А в Таллинне я провел самые счастливые годы своей жизни, и сейчас, будто нахожусь в их успокаивающей тени. Они прошли, но воспоминания рядом, и они слетаются ко мне, как только я прикрываю глаза. Они возникают спонтанно, когда я вижу знакомую скамейку в парке или памятное кафе. На старости лет, жить в их тени — это все, чего я желаю. Если я перееду, магия исчезнет. У меня может быть хорошая жизнь в Германии, но я боюсь забывать и не готов расстаться с тем ощущением счастья, которое испытывал тогда и испытываю сейчас”.
Я вышла из такси. Меня растрогало, как взрослый мужчина доверил мне свою историю, и передал что-то настолько личное, как свое ощущение жизни. В приложении у него было много оценок и пять звезд как средний знаменатель. Я подумала тогда, понятно чем отличаются водители с 5 звездами, от водителей с оценкой 4,9.
Тонди
Так случилось, что мне стало нечем платить аренду, и я пошла работать на стройку. Мы занимались пост-строительным клинингом, то есть: подметали полы от строительной грязи, пылесосили их, затем чистили плитку в ванной, щеточкой драли между плитками (однажды я так увлеклась, что занималась этим три часа, и начальница на меня наорала), мыли ванну, унитаз, чистили плитку на стенах, прочищали слив, мыли окна, рамы и щели между ними. В эти квартиры приглашали клиентов после нашей уборки, так что все должно быть идеально чисто, без единого пятнышка краски.На эту работу меня привел Крис. Его по-настоящему зовут Радж, но он очень любит Рональдо. В первый день работы, мы договорились встретиться у его общежития и поехать вместе. Он жил в Larsen apartments, очень популярное место среди моих иностранных друзей. Он проспал, очень извинялся и вызвал такси. Мы ехали из Мустамае в Тонди сквозь накрапывающий дожди, и Крис меня наставлял.
— Просто делай, что тебе говорят, и все будет ок. Босс немного сумасшедший, он любит кричать на работников. Говорит одно, ты это делаешь, он недоволен и кричит, что надо исправить. Не спорь с ним, соглашайся, кивай и переделывай.
Крис говорит.
— Насчет денег, не волнуйся. Платят в конце каждой недели.
— Там хорошие ребята, ты увидишь.
Мы приехали в Тонди на 26-этажную черную высотку около железнодорожных путей. Вместе с Крисом доехали до последнего этажа, где находилась наша “штаб-квартира” с тряпками, вениками и прочим. Крис хотел представить меня боссу, а остальные столпились в комнате, халявя до прихода босса.
В комнате стояла Лена — низкая женщина средних лет, пухленькая и с уставшим лицом. Я сразу определила ее в матери и таскалась за ней с надеждой набраться клининговой мудрости, но она меня отшивала. Через месяц она пропадет. Сначала все подумают, она ушла в очередной запой, но от нее не было новостей весь сентябрь, что я работала.
На большом пылесосе, который используют в клинингах, сидел Маркус. Это святой человек, который в будущем поможет мне выбить деньги из босса. Когда-то мы будем мыть плитку вместе, а это долгая и объединяющая работа, и я спрошу его, просто для поддержания разговора, какой его любимый бар, и он ответит, что его любимый бар — любой бар в Ласнамяе. Затем он задумчиво скажет: “Вообще, недавно моего знакомого зарезали в одном баре. Я знаю и того, кого пырнули, и того, кто пырнул. Второй сейчас в бегах”. И, подумав, добавит: “В последнее время я не хожу по барам”.
Выходили покурить и вернулись две девчонки. Позже в тот же день, я убиралась в той же квартире, что и они. Они включили русский рэп, кидались губками в друг друга, обмазываться пеной и много смеялись. Они постоянно обменивались репликами, вроде “ты проститутка” и “нет ты проститутка”. Мне их веселье напомнило меня и мою девчачью компанию в школе и то, как много мы смеялись. Я хотела им понравиться, и решила сказать, что-то грубое и откровенное, в их стиле. Я сказала “Как же сильно болят сиськи в этом лифчике”. Они сказали “Ммм…”.
Девочкам было 16, а мне 24, у меня был законченный бакалавриат по кино, амбиции и иные представления о моей жизни в 24. Я стояла с тряпкой в руках при входе в туалет, где девочки кидались губками, и думала о своей жизни.
Но сейчас мы стояли в одной комнате, и тут вошел босс. Его сопровождал улыбчивый египтянин по имени Мухамуд — главный помощник. Он произвел на меня приятное впечатление, плюс Крис хвалил его, но потом мы узнаем, какой гадюкой Мухамуд был. Босс спросил, занималась ли я когда-нибудь клинингом, я ответила “да”, имея в уме воспоминания о подметании своей комнаты. После этого я виделась с боссом редко. Он как-то зашел ко мне и пообещал в скором времени подписать контракт. Я не торопилась. В остальное время я общалась с его помощницей по имени Лейло.
В первый день я работала то тут, то там. Сначала в компании с Леной. Она мне показала, что и как делать.Прошло уже два часа работы, как в квартиру завалились две девочки. Одна высокая, темненькая, с голубыми глазами, а вторая светлая, низенькая и накаченная. Они опоздали на два часа. Они взяли скребок и ушли работать в другую квартиру. На следующей день, я мыла плитку в ванной вместе со светлой девочкой, а это долгая и объединяющая работа, и в итоге мы начали разговор. Девочка рассказала, что живет в Ласне, а выезжать за границу ей нельзя (я потом узнала, что она сидела). Она рассказала про расстановку сил в клининге: босс крутой и заслуживет уважения, Мухамуд подлая, но верная его собака, Лена “думает, что может нам указывать”, Маркус - алкаш. Она сказала, что они с Настей никого не слушают и никто им не указ, они приходят позже, мало работают, а что с ними могут сделать? Накричать? Она сказала, что они перестали уважать Лейло после одного случая. Сначала она была норм, но потом она сказала “спасибо” за проделанную работу. “Какое спасибо??? Ты наш начальник, ты должна давать приказы, а не слюни пускать. После этого мы с Настей вообще ее не слушаемся”, — возмущалась девочка.
На стройке работали русскоязычные эстонцы, украинцы и два узбека, завезенных законно. Наш босс был эстонец, его помощник — египтянин, Лейло — эстонка. Все закончилось тем, что я не могла получить и одного евро за работу. Выплату зарплаты все откладывали. Я писала Лейло, она посоветовала сдаться, сказала, что ей тоже не заплатили. В будущем мне поможет Маркус, и я получу деньги только через три месяца после окончания работы.
****
Мой ученик-эстонец жаловался, как в Норвегии к нему относятся как к человеку второго сорта. То же с мигрантами из других стран. Мой опыт больше о том, как выстраиваются отношения между теми, у кого есть власть, и теми, у кого нет. У меня была только демо-версия мигрантского опыта. У меня есть разрешение на работу, и я могу подписывать трудовые контакты, то есть мои права защищены, но на какой-то короткий промежуток времени, я чувствовала себя во власти человека из-за которого мне пришлось брать в долг у семьи и жить на 100 евро в месяц. То, что я русская, в этой системе отношений уходит на второй план. Однако факт того, что я русская, дает мне странные ощущения именно в Эстонии. Каждый раз, когда я не могу поддержать разговор на эстонском в магазине, в кафе, в автобусе, на работе, я чувствую себя частью коммьюнити русскоязычных, которые живут в Эстонии годами и не выучили язык. Вина добавляется и потому, что я интересуюсь языками, но за два года языкового прогресса не было никакого. За границей я перехожу на английский и долго не думаю, а тут присматриваюсь к человеку и думаю, стоит ли начать по-русски. Иногда начинаешь по-английски, а человек переспрашивает на русском, и тебе немного неловко.
Мой знакомый сказал, что родился в Эстонии и знает эстонский. Я спросила: “Значит, ты эстонец?”. Он сказал: “Неее. Моя мама русскоязычная эстонка, а папа француз. Хрен знает, кто я”.
Это не значит, что конфликт национальной самоидентификации определяет жизни людей, но иногда кажется, что этот конфликт переходит на личный уровень, и личная потерянность кажется метафорой потери идентичности национальной. Люди переезжают, меняют места работы, проваливаются при попытках классификации. Но едва ли все перечисленное можно выделить как характерную черту русскоязычных эстонцев, скорее это поколенческая вещь, а если не поколенческая, то более глобального уровня. Люди хают Эстонию за то, что это не Скандинавия, люди любят Эстонию за то, что это дом. Бывает, что для тех, кто родился здесь, здесь тесновато, а бывает, что те, кто приехал и огромных просторов из разных уголков планеты находят здесь успокоение и исцеление, и эстонская земля оказывается для них тем же, что мартышка для дяди Игоря. За иерархиями и социальными конструктами вроде менталитета всегда стоят люди, а вместе с людьми стоят их истории и воспоминания. И всегда, сквозь темное стекло, человеку удается увидеть человека.