Интервью
Инго Шульце: «Писатель в ГДР был своего рода диссидентом»

Татьяна Сохарева

В рамках своего литературного турне по России, организованного Гёте-Институтом в Москве, писатель Инго Шульце знакомит читателей с новым романом «Петер Хольц. Его счастливая жизнь, рассказанная им самим» — это история выходца из детдома, который твердо верит в социализм, но волею случая становится миллионером после падения Берлинской стены. Литературный критик Татьяна Сохарева поговорила с Инго Шульце о его новом романе, положении писателя в ГДР и памяти о социализме.

Инго, расскажите, что происходит с памятью о позднем социализме в современном немецком обществе? В свое время часто использовался термин «остальгия», он еще в ходу?

Честно говоря, я не очень люблю говорить об остальгии, потому что этот термин был актуален прежде всего для Западной Германии — это там все еще вспоминают славные времена и рассуждают, как хорошо жилось до объединения. Люди, выросшие в ГДР, несколько по-другому воспринимают эту историю. В 1989 году у нас появилась надежда, что мы наконец-то обретем свободу — экономическую в первую очередь. Я считал, что в ГДР возникнет что-то вроде социалистической демократии. Тогда все происходящие процессы я критиковал с позиции левого интеллектуала. И в современной Германии, как мне кажется, тоже существует довольно много проблем, на которые стоит взглянуть с этой точки зрения.

В России ностальгия по советскому породила целую сеть аттракционов. Среди них — кафе, сделанные в стилистике советских заведений, выставки соцреализма, на который нам предлагается смотреть как на некое романтическое явление. Все это активно коммерциализируется. Как вы относитесь к подобным явлениям?

А обслуживание в этих кафе такое же хамское, как было принято в советские времена? (смеется) Честно говоря, я редко замечаю подобные явления в Германии, моему кругу общения такой подход, разумеется, не близок.

Что вы увидели, когда приехали в Петербург в девяностые годы? В одном из старых интервью вы сказали, что в России происходило примерно то же, что и в Германии в этот период.

Да, это был конец 1992 — начало 1993 года. Волею судьбы мне, человеку, выросшему при социализме, пришлось взять на себя роль настоящего западного предпринимателя. Эту историю я подробно рассказываю в книге «33 мгновенья счастья». У меня тогда даже мысли не было превратить эту историю в роман, потому что мне казалось, что русские уж точно лучше, чем я, понимают, что у них происходит. Но со временем я понял, что мой опыт тоже по-своему уникален и может быть интересен читателям. В России перестройка и связанные с ней процессы носили глобальный характер. В Германии реформы длились всего год. Всем было более или менее ясно, что Восточная Германия вольется в Западную, и на этом все закончится. А у вас никто не понимал, к чему приведут эти изменения, все боялись, что путч может повториться…

Советским людям Запад представлялся идеальным миром, мечтой, а что насчет поколения, выросшего в ГДР?

О, этот вопрос волновал нас даже больше, чем советских людей. На Запад стремились все. Он же был совсем рядом, можно сказать, на соседней улице. При желании можно было подойти к стене и посмотреть, что твориться по ту сторону. Это очень болезненное ощущение, потому что люди из ГДР вроде бы жили в том же мире, но они не могли выбраться из своей клетки.
Ingo Schulze stellt sein Buch „Peter Holtz“ vor | © Elena Tupikina Герой вашего последнего романа, Петер Хольц, пытается соединить социалистическую идеологию с капитализмом. Как вы относитесь к его начинаниям?

Он очень ловко заигрывает сначала с Восточной Германией и ее идеологией, а потом с Западной. Ему хотелось при социализме быть святее Папы Римского и, желательно, не потерять лицо при капитализме. В результате, ему приходится полностью перестроиться, чтобы влиться в новую реальность. По сюжету, Петер вырос в детском доме, поэтому все общество он воспринимает как свою семью. Ему важно, что все обязательно были счастливы, и он готов за бороться за свои убеждения. В этом смысле он очень органичен. Я ему симпатизирую, конечно.

Откуда взялся этот образ? Есть ли у него прототипы?

Мне кажется, что в каждом человеке есть что-то от Петера Хольца. Мне и самому была свойственна та же наивная вера в то, что все нужно делать на благо общества. Например, когда мы в школе собирали и сдавали макулатуру, я делал это не для того, чтобы получить какие-то гроши, а потому что считал, что так правильно. Или, скажем, однажды меня попросили написать колонку для газеты об инициативе одной немецкой фирмы, которая хотела отдать 5 миллиардов евро каким-то своим партнерам на развитие бизнеса. Я выступал против этой идеи и с иронией писал, мол, я как гражданин социалистического общества не могу согласиться с этой программой. Я всегда только и думаю, кому бы отдать свои деньги, чтобы помочь обществу, а тут такая неадекватная сумма уходит бог знает куда. В результате, меня не поняли, и этот текст так и не вышел. Вот и Петер Хольц, он тоже такой солдат Швейк. Он очень наивен, но он действительно думает именно так.

Мне показалось, что Петер Хольц — это такой восточно-германский Дон Кихот. Вы согласны?

Я бы сказал, что в нем соединились несколько хрестоматийных образов. Например, в нем есть что-то от «Идиота» Достоевского. Он очень хочет быть хорошим человеком — и при социализме, и при капитализме. В ГДР было довольно много частных домов, которые сдавались в аренду за копейки. Когда хозяева понимали, что они уже не в силах их содержать, они отдавали их государству. И вот Петер, который очень хотел помочь социализму, скупает 15 таких домов и после объединения Германии, по сути, просыпается миллионером.
Героем одной из ваших главных книг, «Новые жизни», был отчаявшийся писатель, который не нашел себе места в новом мире после объединения. Многие авторы Восточной Германии повторили его судьбу?

Писатель в ГДР был своего рода диссидентом — по крайней мере, если мы говорим о честных писателях. Когда Германия объединилась, много известных авторов вдруг стали никому не нужны. Для ГДР главной фигурой был как раз такой интеллектуал, который не боялся говорить правду и влиял на общество, а для ФРГ — менеджер. Такие разные иерархии были. В своем романе я хотел посмотреть, как человек, который внезапно перестал быть диссидентствующим писателем, перестраивает себя.

Популярные авторы Восточной Германии продолжили писать после объединения?

Были разные истории. Из тех, кто сумел найти себя, — это в первую очередь Кристоф Хайн. Он сейчас довольно известен. После объединения его продолжили печатать, но система, конечно, сильно изменилась. Интерес к восточно-германской литературе заметно упал. Многих вообще перестали печатать — особенно тех, кого и в ГДР-то не особенно читали.

Вас часто сравнивают с русскими постмодернистами — с Виктором Пелевиным, Владимиром Сорокиным. Вы следите за тем, что они пишут сейчас?

Сорокин мне очень нравится, я очень ценю его творчество, а Пелевина я, честно сказать, очень мало читал. Особенно в последнее время. Зато Сорокина регулярно перечитываю. Мне очень нравятся его рассказы, «Тридцатая любовь Марины» и «День опричника» — это очень сильная вещь. Скоро на немецком выходит его новая книга, в которой главный герой готовит изысканные блюда, используя для растопки гриля книги («Манарага», — прим.ред.). Я ее очень жду. Сорокин мне представляется таким мифотворцем, он очень интересно работает с мифами.

Кто вам еще близок из русских авторов?

Я бы назвал Венедикта Ерофеева. Кроме того, сейчас в Германии открывают много новых имен — из писателей XX века, которые или не печатались вовсе, или пока не переводились. Меня очень заинтересовал Андрей Платонов, например. Вам, наверное, немного странно это слышать, потому что в России его все знают и давно изучают. Это все равно что сказать немцу, что я недавно открыл для себя Кафку и с удовольствием его читаю. Но это правда. Платонов для меня очень важен, я много думаю о нем. Мне бы хотелось думать, что Петер мой Хольц дальний родственник персонажей Платонова.

Как сейчас живется немецким писателям? Немецкий книжный рынок считается одним из самых развитых в мире.

Ну, надо сказать, что мне в свое время очень повезло. С тех пор, как я написал свою первую книгу, моя писательская карьера идет в гору. Сейчас я вполне могу существовать на гонорары, которые получаю за свои литературные труды. Это большое счастье для писателя. Далеко не у всех это получается. Все-таки сейчас довольно большая часть рынка принадлежит переводной литературе — русской в том числе. Те имена, о ком мы говорили, на виду. Люди, которые интересуются современной литературой, знают их.