Интервью 2019
О сопричастном проектировании

До «Недели перемен» я была частью команды, создающей интерьеры топовых московских школ. Мы следовали современным мировым тенденциям педагогики и архитектуры. Бюджеты на отделочные материалы, общение с учителями и предоставленная заказчиками свобода выбора позволяли создавать действительно уникальные пространства. Это была работа мечты, мы строили будущее.

Мурманск стал для меня оглушающе тяжёлым приземлением в реальность. Всё шло не так, как мне изначально представлялось, это была двойная боль: невозможность решить действительно актуальные с точки зрения социального дизайна проблемы и притом чёткое понимание — всё, что я делала раньше, я делала не так и не для тех. Если подумать, мы, взрослые, на уровне государства строим и реформируем школы для взрослых, осуществляя это по взрослым стандартам.
 
Старшеклассники Мурманска оказались серьёзными, развитыми, уравновешенными людьми, которые были нацелены решать большие задачи, — и мы заговорили о социальном дизайне, безопасности, уважении к личности, о навигации, соответствии масштаба пространства и ребёнка, самореализации. Самые наболевшие и действительно социально важные проекты не прошли по нормативным требованиям, но кое-что сделать удалось. Тогда я впервые поняла, что при должной поддержке и поощрении со стороны тьютора ученики способны самостоятельно создавать яркие, достойные и, главное, работающие в реальности творческие решения. Это было сложно, но невероятно вдохновляло.
 
Вернувшись, я не смогла снова встроиться в систему частных школ, через две недели уволилась и перешла в Московский городской университет. Новая работа позволила мне изучать интерьеры муниципальных образовательных организаций и воздействовать на них, обучать педагогов правильному общению с пространством и, главное, попытаться включить детей в процесс проектирования школы.
 
Мурманский опыт оставил след, который болел ещё несколько месяцев, я постоянно рефлексировала в попытке его пережить: как в такие сроки прочесть школьный интерьер и понять, что с ним действительно можно и нужно сделать? Постепенно в голове сформировалась методика, которую я назвала эмоциональной оценкой школы. Изначально она была нацелена на учеников шестых-восьмых классов, но впоследствии нам удалось опробовать её и на более старших школьниках, и даже на педагогах. Эмоциональная оценка в игровой форме позволяет выявить основные болевые точки пространства, которые, как оказалось, далеко не всегда совпадают с оценкой стороннего специалиста и администрации школы. При содействии коллег из нашей университетской лаборатории мне удалось начать применять собственную методику.
 
Еще со времён учёбы в университете, вдохновлённая теорией предотвращения преступлений методами средового дизайна (CPTED), я стала включать идеи этой теории в свою работу. Один из ключевых пунктов CPTED — вовлечённость сообщества в процесс создания среды: человек, принявший участие в разработке и оформлении пространства, гораздо меньше склонен к вандализму, чем тот, кто пришёл «на всё готовое». И другая важная гипотеза, возникшая благодаря CPTED и общению с коллегами: если ребёнку разрешено действительно свободное выражение своих мыслей, он способен на самоконтроль.
 
Все эти соображения привели нас к мысли о сопричастном проектировании школьных пространств. Мне нравится именно термин «сопричастность»: он несёт в себе больше ответственности за результат, близости к процессу, значимости каждого участника. Идея не нова: многие скандинавские города пытаются проектировать свою среду с участием жителей, и это сложный, интересный, многогранный процесс, в России пока не получивший должного распространения.
 
Сопричастное проектирование начинается с эмоциональной оценки школы. Участники изучают пространство и определяют его проблемные точки. Потом, во время творческих семинаров и игр, мы вместе придумываем возможные пути решения, хотя бы частичного, выявленных проблем. Я рассказываю ученикам о принципах безопасного дизайна, о взаимном влиянии пространства и человека, а они, перерабатывая свой внутренний опыт, пытаются создать собственные проекты. Параллельно мы общаемся с педагогами и администрацией, также включая их в процесс. Затем все работы синтезируются в профессиональный дизайн-проект, по которому уже проводится ремонт. Это длительный процесс, и пока нам удалось только частичное внедрение результатов сопричастного проектирования в нескольких школах. Был, к сожалению, и отрицательный опыт, когда на полпути администрация образовательного учреждения останавливала изменения или внедряла их в очень небольших масштабах. Сейчас команда нашей университетской лаборатории работает над научным обоснованием и описанием методики, чтобы её можно было масштабировать на региональном уровне.
 
Когда меня позвали в проект «АРТ-ЛАБ», я не сомневалась ни секунды. Накопленный за год опыт работы с подростками дал небольшую, но важную уверенность в своих силах. Очень нужной оказалась летняя школа: она снизила уровень тревоги, помогла эмоционально сблизиться с представителями школы и другими тьюторами и научиться нескольким интересным рабочим приёмам у коллег.
 
В Заполярный я уезжала в волнительном предвкушении — и не ошиблась. Вторая проектная неделя оказалась почти полной противоположностью первой. Администрация легко шла на контакт и поддерживала наш процесс, участники рабочих групп с явным удовольствием изучали, проектировали и потом воплощали задуманное. Все четыре внутренних проекта группы визуальных перемен были приняты администрацией. Директор школы пообещала реализовать три из них своими силами после окончания проекта «АРТ-ЛАБ», победителя же выбирали большим голосованием. Даже скептически настроенные ребята в конце смогли преодолеть себя и присоединиться к работе. То, что удалось сделать, выходит за рамки обычного косметического ремонта: созданное пространство реализует принцип ученического самоуправления и творческой свободы. Мне до сих пор присылают прекрасные фотографии рисунков и лозунгов, появившихся на меловых стенах. Эти стены нам удалось смонтировать вопреки всем возникшим технологическим препятствиям.
 
Была и капля дёгтя: школьники не проявили никакого желания решать социальные проблемы. Их не зацепили ни безопасный дизайн, ни воздействие среды на человека, ни то, как можно отразить в пространстве различные этические вопросы, связанные с возрастом, полом, отношениями поколений. Это сильно удивило меня: во всех школах, с которыми я работала раньше, именно эти темы вызывали мощнейший отклик. Возникло ощущение, что здесь десятиклассники относятся к происходящему как к чему-то временному и осознанно отстраняются от настоящих проблем. Словно молодые взрослые ждут окончания школы, чтобы уехать из города — и вот там, да, уже начнётся настоящая жизнь.
 
Вернувшись в Москву, я погрузилась в актуальные для нашего сложного и противоречивого мегаполиса школьные задачи, но периодически мысль о моногородах и их судьбе возвращается ко мне, напоминает о себе снова и снова. Быть может, так зарождается новый проект?