Арт
Поэзия и пули, пластик в окопе: Культура и война

Последние четыре года ты работала в Польше и Германии, а несколько месяцев назад вернулась в Украину.

Когда я вернулась в Украину, перед началом службы в армии у меня было ощущение, что я снова эмигрировала. Моя жизнь проходила между Краматорском, Харьковом и Киевом, но в принципе я продолжала заниматься тем же, чем и раньше – искусством и общественной деятельностью. Добавилось лишь больше заданий и вопросов. Я часто задаю себе вопрос, существует ли еще критическая масса сознательных братьев и сестер по крови, которые ведут эту борьбу за будущее. И каким является это будущее? Независимое от кого или от чего?

Если Украина победит и утвердится, она станет одним из немногих примеров того, как постколониальное государство успешно защитило себя от тирана и империи. Мои французские, немецкие и австрийские коллеги, которые поддерживают нас и, кажется, понимают нас на уровне глубокой убежденности, с самого начала не позволяли себе даже мысли о том, что мы могли бы победить. Помню, что когда на восьмом году войны началось полномасштабное вторжение, мои польские друзья подошли ко мне и сказали: «Дорогая Олена, нам очень жаль, у вас была красивая страна. Моя бабушка когда-то ездила туда». То есть они не верили в нас. Мы начали сопротивляться, выдержали, несмотря на все препятствия, и продолжаем сопротивляться даже в неравных условиях. Мы являемся примером мужества, зрелости и профессионализма и быстро учимся. Но это все равно звучит нереалистично, даже для наших союзников. Они не верят, что такая маленькая по сравнению с Россией страна с такими большими внутренними проблемами – коррупция, комплекс неполноценности, история, терпимость к расизму, гомофобия, дискриминация по возрастному признаку, ксенофобия – могла бы победить. Но для меня это сомнение только подтверждает, что победа – единственный путь, который станет главным прорывом в деколонизации в этой части Европы.
 

В 2021–2022 годах ты была руководителем отдела социальных программ варшавского театра Nowy, а осенью 2022 года – содиректором крупнейшего в немецкоязычном пространстве театрального фестиваля Berlin Theatertreffen. Это две разные страны, два разных языка. В Украине у тебя больше нет такой сложной ситуации.

Украинский язык стал моим ежедневным языком общения всего 11 лет назад. Я выросла обрусевшей девушкой. Когда началась война, я начала учить украинский язык. Я несколько лет ходила на платные языковые курсы. Сначала я использовала украинский язык на людях, а потом и в повседневной жизни. Украинский язык стал для меня родственным языком. Теперь я уже не думаю на русском языке, даже в сложных ситуациях, но разговаривая быстро, я могу забывать украинские слова. И когда я очень злая или счастливая, я переключаюсь на свой родной язык. Я работала в Польше и Германии в стабильных небольших группах, в основном в области искусства и педагогики, поэтому я знаю эти страны только с этой стороны. Я была шокирована, когда узнала, что среди немецких политиков так много националистов, потому что раньше я не встречала таких людей. И я привыкла к тому, что обычно именно нас обвиняют в национализме, хотя за всю историю наших выборов националистические партии набирали максимум 3% голосов. Но это тоже очередной российский нарратив, которому европейцы научились верить. То же самое касается Польши: среди моих друзей не было никого, кто поддерживал бы ПиС (Право и Справедливость), а радикальные идеи, особенно на тему прав мужчины в отношении тела женщины, казались мне средневековыми.

Но благодаря международному характеру моей работы я познакомилась со многими людьми разного возраста – предпринимателями, образованными и необразованными, из деревни и города. Я заметила, что среди интеллектуалов, работников культуры и журналистов в Германии, по сравнению с Чехией, Литвой или Польшей, где я тоже работала, больше русофилов. На это есть много причин: долгое экономическое сотрудничество, неверная трактовка доли украинцев и русских, сражавшихся во Второй мировой войне, постимпериалистическая солидарность, зависимость от российских денег и так далее.

Миф о великой русской культуре в Германии все еще жив. Я принадлежу к поколению, которое попалось в ловушку этого мифа. Но я также принадлежу к поколению, которое освободилось от хватки тирана. И мое нынешнее равнодушие к русской культуре связано с моей посттравматической зрелостью, с осознанием того, что сделали со мной русские». Объективно глядя на Россию, легко увидеть это восхваление зла, прежде всего формулу искупления (или покаяния). Они создали полурелигиозный конструкт, который мистифицируется в искусстве: ты каешься в грехах, и тебе все прощают. Это значит, что вместо причинной формулы ответственности, наказания, возмещения ущерба и последующего прощения существует только покаяние. И это всё. Меня не привлекает такого рода философия, а также литература или театр. Однако немцев это очень притягивает. К сожалению, не только их.

Является ли раскаяние характерным для русской культуры?

Это элемент, которым восхищается весь мир. Эта мистическая русская душа. Это странно и необычно, ведь немецкий театр является элементом многослойного, широкомасштабного, критического, политического искусства. Но при этом потомки великих философов и композиторов как-то одобряют безнаказанность и молча принимают искупление как единственное условие прощения грехов. Возможно, потому что у них самих нет такой привилегии, и они живут в обществе, где за свои поступки нужно нести ответственность.

В то же время русские, которых европейцы называют «хорошими русскими», «оппозиционными режиму либералами», не хотят брать на себя ответственность за свое бездействие по отношению к деятельности Кремля. Они стараются дистанцироваться от «плохих» русских, но при этом играют в «горячую картошку» и быстро перекладывают ответственность на других. Шовинисты в белых перчатках.

Высший уровень протеста в России – это стоять в очереди у могилы или избирательного участка. За 11 лет войны прошла лишь одна антивоенная демонстрация русских – в Берлине в 2024 году – и даже там они не нашли слов для выражения солидарности и сочувствия, извинения и ответственности, а лишь плакали о себе и своих проблемах. Бывали дни, когда мы в один день участвовали в трех антивоенных демонстрациях в двух разных странах. Я даже не хочу начинать говорить о том, насколько жалки российские либералы. Поэтому мечта о спасении или искуплении России – невероятно инфантильная формула, которой придерживаются люди, которых мы называем резидентами Российской Федерации, пострезидентами или российскими либералами. Однако остается проблема, что они не только бесполезны, но и очень вредны, потому что европейские институты рассматривают их как противовес злу Кремля, финансируют их, но даже не замечают того, какое утонченное зло они этим питают.

Мы живем в мире, который усвоил уроки движения #MeToo – трансфеминистской революции. Все больше растет осознание того, что большие нарративы в основном являются результатом иерархических ограничений и патриархальных отношений. И вот вдруг одна маленькая борющаяся за свободу страна говорит, что в своей истории русские украли достижения других народов. Не только у украинцев, но и у якутов, бурят, тувинцев, монголов, удмуртов, мордвинов, белорусов, евреев и так далее. Но по какой-то причине опорами немецкой идентичности являются такие имена, как Чайковский, Чехов, Достоевский и Тургенев.

В частных разговорах я даже слышала о людях, близких к министерству образования Германии, не позволяющих «отменять» великую русскую культуру. Каждый раз, когда немцы вступали со мной в подобный разговор, я чувствовала себя человеком, с которым поступили несправедливо, потому что я с большим удовольствием провела бы этот час, говоря о произведениях Богдана-Игоря Антонича или Леся Курбаса, о театре «Березиль», о платформе ТЮ в Мариуполе, об Украинском институте, о театре «Варта», о Нине Хижняк, о Мариане Садовской, о ГогольFest, о театре Леси, об Андрее Жолдаке, о Наталке Ворожбит, о Розе Саркисян, о журнале Luke, об Алене Каравай и многих других. Я редко встречала людей, которых бы по-настоящему интересовало, о чем украинцы говорят посредством изобразительного искусства, литературы или театра. Их интересовало, почему я не говорю о русской культуре.

Ты теперь в армии.

Да, я вступила в Силы обороны Украины и подписала контракт. Я прошла несколько курсов подготовки и уже служила в районе Донецка. Это непросто, но я знала, что так будет. Но помимо внешнего врага, к сожалению, есть и много внутренних врагов. В то же время я, как и тысячи наших других женщин-защитниц, должна справляться с определенными проявлениями сексизма. Я преподавала в академии, защищала докторскую диссертацию, работала в театре, и даже там мне постоянно приходилось доказывать, что женщина что-то умеет, потому что система патриархальна, особенно в культурных учреждениях. Но в армии это выражено гораздо сильнее. Некоторым и не подходит такая среда. В моем подразделении большинство мужчин. Кроме меня лишь еще одна женщина. Она служит в армии шесть лет, и для нее это в равной степени тяжело. Она не говорит об этом, но это видно. Дело не только в уничижительных шутках, но и в отсутствии карьерных возможностей, в позитивной дискриминации и неприкрытой агрессии. Но мы вытерпим это, потому что солидарность с теми, кто в армии уже долгое время, и ответственность стоят теперь на первом месте. Чтобы выдержать, я тренирую иронию, чтобы не сломаться, фильтрую свой гнев с помощью терапевта и стараюсь поддерживать контакт с подругами, которые разделяют мои ценности. Все это, однако, сильно влияет на мою мотивацию.

Я уверена, что помимо обсуждений безопасности и уважения, связанных с дискриминацией женщин, будут подняты и более глубокие и важные вопросы – о достоинстве человека в целом, о том, что к каждому человеку, не только к женщинам, нужно относиться с уважением. Если эти вопросы не рассматривались бы в обучении только формально (потому что о равенстве полов есть законы и учебные модули), а если на практике произошли бы действительно качественные изменения, которые улучшили бы уважение к женщинам, особенно к добровольцам, то многие украинские женщины пошли бы в армию. Их отталкивает сексизм. Для меня очень важно, что в самое трудное время для Украины я добровольно присоединилась к сопротивлению.

Я вижу, что женщины успешны в армии благодаря сильной поддержке своих близких. Это придает им уверенность и чувство защищенности, позволяя быть более внимательными, смелыми и эффективными. У меня такой базы нет. Моя семья не поддерживает меня в этой борьбе. Но друзья и подруги на моей стороне. И это сильная поддержка. Некоторые мои коллеги считают, что я была бы более полезной в культурной дипломатии, в искусстве. Я тоже понимаю это. Но что означает «быть более полезной»? Я создаю политическое, критичное, социально ответственное искусство и желаю жить в соответствии со своими ценностями. А среди моих ценностей – не оставаться в стороне, чтобы «наслаждаться жизнью». Даже если твои достижения в гражданской жизни, к сожалению, теряются в армии.

И что же там ценится?

Выносливость, профессионализм, физическая сила. Способность выполнять приказы, не задавая вопросов. Это ведь мужской мир, постоянные игры во власть. Война ужасная, печальная, грязная и неэкологичная. Половину жизни ты сортируешь мусор, а потом проводишь пять ночей втроем в убежище, будучи окруженной сотнями пластиковых стаканчиков, пулями и обгоревшими материалами. Животные в шоке. Зайцы, белки, птицы. Собаки в полном смятении, одичавшие хаски и чихуахуа бегают в стаях и поедают друг друга. Очень апокалиптическая картина. Но мы знаем, что это, к сожалению, цена войны, и в этом виноваты русские.