Мир
«Запах лугов заставляет меня возвращаться» Родина и идентичность между Канадой и Литвой 

Я помню, что когда я впервые прочитал слова Мекаса, я еще жил в Ванкувере, где вырос начиная с двух лет. Моя мама поделилась этой цитатой на моей странице в Facebook – возможно, она хотела немного похвастаться перед литовцами, живущими в Литве и Канаде, и нелитовцами, живущими в Канаде. Это было в 2016 году – тогда я пошел в 8-й класс гимназии.

Теперь я понимаю, что эти слова романтизированы. Мекас часто смотрел на свое прошлое сквозь розовые очки и при этом опускал некоторые важные детали в своем рассказе. Но в то время его слова были абсолютно истинными. Я не знал ни Гёте, ни Руссо, но знал, каково это – скучая на уроке математики, возвращаться в своих мечтах к бабушке и дедушке и погружать ноги в садовую землю.

Когда мне было два года, я переехал с родителями из Литвы в Канаду. Мои самые ранние воспоминания связаны с нашим домом в Ванкувере, в районе Кемби, и с польским детским садом в районе св. Казимира. Район, где я жил, находился близко к центру города, но жители Ванкувера часто называли его «деревней Кемби». С его разнообразными домами и тихими улочками, окаймленными деревьями, Кемби выглядел так, будто стоит не на том месте – скорее в деревне, чем в городе.

Я помню, как в детском саду я всегда оставался за обеденным столом последним. Отец говорил: если я так долго ем, значит, мне стоит стать священником. Польские воспитательницы напоминали мне бабушку и дедушку – они, как и мои родные, не отпускали меня играть, пока я не доем до конца. Иногда я проводил за едой все время просмотра фильма, а после паузы нас сразу укладывали в кровати на дневной сон.

Но самые прекрасные воспоминания детства связаны с летними каникулами. У меня были друзья, которые уезжали летом из Ванкувера на острова Британской Колумбии в Тихом океане. У друзей из более зажиточных семей были дачи недалеко от Ванкувера. А для меня каникулы всегда означали поездку к бабушке и дедушке в литовскую деревню.
 
В получасе езды на машине к юго-западу от Тракая, среди густых лесов и озер, находится деревня под названием Онушкис. Здесь живет не больше шестисот человек, среди них – мой дедушка Казимирас и бабушка Ирена. Большинство из семьи моей матери, вплоть до родителей моих бабушки и дедушки, родом из Онушкиса или близлежащих деревень. При въезде в деревню стоит церковь, а в центре деревни находится старая рыночная площадь, где по утрам продают бывшую в употреблении одежду; мы часто ходили туда за покупками всей семьей. В 1941 году почти все евреи, жившие в Онушкисе, были увезены в Варникийский лес под Тракаем и расстреляны спецподразделением литовской полиции.

Каждое свое лето в детстве я проводил в Онушкисе. Моими друзьями были как местные ребята, так и дети, приезжавшие погостить к своим бабушкам и дедушкам. Многие из них в сентябре снова уезжали учиться в Вильнюс, а я отправлялся подальше – в Западную Канаду. Каждый год я «возвращался» в Литву – так я называл свои летние поездки в присутствии других литовцев.
 
Когда мне было около десяти лет, я услышал, как родители моих литовско-канадских друзей перешептывались между собой, думая, что я их не слышу: «Почему этот ребенок постоянно возвращается в Литву?» Эта фраза застряла у меня в голове. Мне показалось, что для этих литовцев поездка обратно была чем-то вроде обузы, словно предательством канадской идентичности. Я не осуждал их за это – ведь «стать канадцем» легко, если появляется такая возможность. Но не всем выпадает удача получить «приглашение» в эту tabula rasa. Что вообще значит быть «канадцем» – человеком, живущим в стране с несправедливо данным названием, стране, отнятой у коренных народов? Это более глубокий и сложный вопрос. Но для литовца, приехавшего и поселившегося на колонизированной земле, этот вопрос должен быть неизбежным.

Почему же я снова и снова возвращаюсь в Литву? В детстве я себе этот вопрос не задавал – это было естественно. Как можно не вернуться? «Это мой дом», – всегда говорил я. Сосед моих бабушки и дедушки Кястас – это и мой сосед. Небольшая комната с маленькой кроватью и окном, выходящим на террасу, – это тоже моя комната.
 
Потом я стал подростком, который формулирует свои ожидания и пытается, как взрослый парень, отделиться от родителей – даже если это безнадежно. Я старался быть самостоятельным «кавалером» (так меня кто-то назвал в деревне, а я тогда даже не знал, что это значит). Я стал возвращаться домой поздно, мама порой не знала, где я нахожусь, и я ездил с одноклассниками «зависать» на другой конец Ванкувера. Вечера я начал проводить не только с друзьями, но и с девушками. В теплые вечера мы ходили с друзьями на пляж и сидели у костра – а перед тем, как туда приезжала береговая охрана на квадроциклах, мы тушили костер.

В последние школьные годы и в начале университета я теснее стал поддерживать связь не только с Онушкисом, но и с Вильнюсом – городом, где живет мой отец. Там я подружился с жившими в Вильнюсе единомышленниками, ходил с ними в их любимые бары и трактиры, купил за 5 евро читательский билет в библиотеку Вильнюсского университета. Я представлял себе, что я – литовский студент, блуждающий в лабиринте книг. Но деревенская жизнь по-прежнему оставалась частью меня.
 
Если перед въездом в Онушкис свернуть налево, то окажешься у школы. Мои бабушка и дедушка, мои друзья детства и другие члены семьи ходили в эту школу. В детстве я сидел с одной подружкой на скамейке возле баскетбольного зала в жаркие летние дни. Мы ели мороженое и играли в баскетбол, а она рассказывала мне истории про школу Онушкиса. Раньше школа была центром для всей деревенской молодежи. Когда мои бабушка и дедушка учились там в середине 1970-х в 10-м классе, то в их классе было 20 учеников. А в 8-м классе, до того, как многие уходили в профтехучилища, было даже два класса по 20 человек. Всего в школе насчитывалось несколько сотен учеников.

Пару лет назад в школе Онушкиса еще существовало 12 классов. Но и эта школа следует характерной для литовских сельских школ тенденции – количество учеников уменьшается с каждым годом. В 2022 году гимназия Онушкиса сократила число классов до десяти и из гимназии превратилась в основную школу. Сейчас с 1-го по 11-й класс там учится всего не более ста человек. Ученики 11-го класса формально прикреплены к гимназии Аукштадвариса (она находится в 15 минутах езды к северу от Онушкиса), а не к основной школе имени Донатаса Малинаускаса, хотя учатся в Онушкисе. Но 12-го класса больше нет, потому что на весь Онушкис и окрестные деревни набиралось меньше 12 учеников. По новым правилам для школьной сети, введенным правительством, в классе должно быть не меньше 12 детей, поэтому все старшеклассники каждый день ездят на школьном автобусе 16 километров в Рудишкесскую школу, ближе к Вильнюсу. Заместитель директора школы помог организовать для меня встречу с учениками 10-го класса Онушкисской школы. Я хотел услышать их истории, их мысли о своей идентичности. Для меня было важно послушать именно деревенских, а не городских подростков, ведь деревенскую молодежь слушают редко. Это был первый учебный день нового учебного года после зимних каникул. В половине одиннадцатого утра я сидел вместе с шестью десятиклассниками в классе литовского языка под мерцавшими неоновыми лампами. Они висели над столами и напоминали мне пасмурные, прохладные февральские утра в моей школе в Ванкувере.

Эти шесть десятиклассников и составляли весь класс. Когда они вошли в кабинет, я уже сидел за письменным столом с блокнотом. Милана из Онушкиса, которую я знал с детства, села напротив меня. Она выглядела как лидер класса. Вместе с ней пришла Эрика. Они расположились ближе всех ко мне – возможно, это было ожидаемо, ведь я знал их лучше других. Лукас и Нейя сели чуть подальше от меня. А в самом конце класса разместились Мантас и Ауримас.

Наш разговор продвигался медленно, с многочисленными паузами. Как бы я ни пытался показать себя их другом, я чувствовал, что все равно излучаю свою идентичность – может быть, неортодоксально литовскую, может быть, неизбежно городскую, западную идентичность, поэтому я выглядел «другим». В каком-то смысле это меня не пугало: среди литовцев я привык к этому чувству. Это отчуждение пугало бы меня только в том случае, если бы мешало нашему общению. Но к концу разговора, когда прозвенел звонок на перемену, я почувствовал, что нам удалось установить связь.

Нейя живет в маленьком городке неподалеку от Онушкиса и, как многие ее одноклассники, каждый день ездит в школу в Онушкис. Кроме того, она учится игре на эуфониуме, духовом инструменте, и для этого четыре раза в неделю ездит в Рудишкес. Она надеется после школы поступить в Вильнюсскую музыкальную академию и после учебы вернуться в родную деревню. «Здесь круче, – говорит она, – воздух чище». Ауримас, сидящий в конце класса и играющий в мобильном телефоне, уперев подбородок в рюкзак, сказал, что ему надоел Онушкис: «Здесь ничего не происходит». В городе больше возможностей. Его старший брат живет и учится в Вильнюсе. Ауримас тоже хотел бы туда поступить.

Для Нейи важно, чтобы горожане не забывали, что «мы все родом из деревни», как бы мы ни привыкли к городской жизни. Главное – понять, что значит это «мы» в ее словах. По моему пониманию, это «мы» означает «мы, литовцы». И это во многом верно. Многие литовцы, будь то городские или сельские жители, сами родом из деревни или имеют там родственников. Когда мои бабушка и дедушка учились в школе в конце 1970-х, половина населения Литвы жила в сельской местности. И даже сегодня в Литве процент жителей деревень выше, чем в других странах Европы. Более 30% населения страны живет в деревнях. Значительная часть литовцев, даже горожане, родились в деревне.

Когда я услышал от Нейи эту мысль, я задумался о себе. Ведь в конце концов я тоже родом из деревни, хотя большую часть жизни прожил в городе. Все эти толстые пыльные фотоальбомы, стоящие под подоконником в Ванкувере, где до сих пор живет моя мама, полны фотографий из деревни. Снимки похорон моих прадедушки и прабабушки, свадьбы бабушки и дедушки, фотографии меня и мамы – все они сделаны в деревне, на той самой улице между церковью и домом моих бабушки и дедушки, рядом с перекрестком улицы Каунас. Прошлое нашей семьи, как и прошлое множества других литовцев, «наше прошлое», невозможно переписать, в каком бы уголке мира я ни жил.
 
«Мы не такие отсталые, как думают в городе», – продолжает Милана. Эти ученики объездили всю Литву. За неделю до нашей встречи Милана с одноклассниками побывала на Вильнюсской книжной ярмарке, а неделей раньше – в канцелярии президента, чтобы представлять школу на праздновании 16 февраля. «В городе думают, что мы какая-то необразованная деревенщина», – добавляет Нейя.

С Угне, моей соседкой и подругой юности, которая учится в Рудишкесской школе, я встретился отдельно, чтобы поговорить тет-а-тет. Я пригласил ее в гостиную моих бабушки и дедушки – так же, как в детстве. Только теперь мы пили кофе. «В городе есть другие возможности... Но иногда, когда едешь в лагерь отдыха или участвуешь в каком-то школьном проекте, встречаешь людей из Вильнюса и замечаешь, что образование одинаковое, жизнь похожа, но они более активны, даже если выросли в деревне», – сказала Угне. Я много лет слежу за ней в соцсетях, мы часто беседуем онлайн. И я ее понимаю. При наблюдении за деревенской молодежью у меня всегда оставалось впечатление, что они берут максимум из тех немногих возможностей, которые открываются перед ними.

Моя цель в этих разговорах была не допрашивать школьников, а слушать их истории. После общения я понял – эти подростки представляют собой не просто статистику вымирающей деревни, а формируют личную, независимую связь с ней, осознавая, что деревня исчезает. Эти ребята знают, чего они хотят от деревенской жизни – и чего не хотят.
 
В изучении истории миграции, которой я занимаюсь в университете, важной является концепция факторов притяжения и выталкивания в миграции. Эта теория занимается вопросами о том, какие обстоятельства заставляют человека уезжать из родной страны, а какие – переехать на новое место. Согласно этой концепции, деревенская молодежь не только понимает, что именно выталкивает их из деревни в город, но и делает выводы о том, что в целом движет обществом. Для Ауримаса главным толчком является малочисленность событий. Нейю город манит из-за учебы, но при этом притягательная сила деревни остается – ведь она надеется вернуться обратно в деревню после учебы. Для Нейи деревня как второй магнит.

Поколение деревенской молодежи – это самостоятельная группа населения, у которой есть собственное понимание прошлого и будущего деревни. На них действуют те же факторы притяжения и выталкивания, что и на старшее поколение деревенских жителей. Просто школьников слушают гораздо реже. Важно не романтизировать мою любовь к Онушкису. В сельской местности тоже существуют социальные проблемы, как и в городе. Здесь мало или почти совсем нет рабочих мест, поэтому даже те молодые люди, которые не поступают в университет или профессиональное училище, все равно уезжают из города. В городе больше нет привычных «притягательных точек» в окрестностях, вроде почты или аптеки, которые в Онушкисе находились в здании дома культуры, напротив единственного продуктового магазина «Айбе», куда я часто заходил в детстве. Не говоря уже о кафе «Самис», которого в деревне нет уже много лет, хотя оно могло бы быть местом встреч. Но несмотря на все это, в деревне по-прежнему живут молодые люди.
 
Когда я разговариваю с молодежью Онушкиса, я понимаю, что деревня – это незаменимая часть моей литовской идентичности, потому что, хотя я и городской житель, мое сердце принадлежит деревне. Если город был бы сердцем Литвы, то сельская местность была бы ее легкими. Город, конечно, сформировал мое сердце, но деревня остается частью меня, и воспоминания о ней помогают мне дышать.

Я имею в виду в буквальном смысле. Иногда я делаю со своим терапевтом упражнение по методу соматической терапии. В Монреале, во время учебы, в период экзаменов и выполнения домашних заданий, когда нет времени спокойно поесть, и я чувствую, что тело борется со стрессом, я применяю технику расслабления, которой научил меня мой терапевт. Я представляю, что стою в открытом пространстве. Неважно, где именно – главное, чтобы я чувствовал себя в безопасности и ощущал мягкий, теплый порыв ветра, наполняющий мои легкие свежим, чистым воздухом. И каждый раз инстинктивно я представляю себя стоящим посреди ветреных лугов лицом к озеру Онушкиса. Это те самые луга, которые я вижу каждый вечер из окна спальни на первом этаже дома моих бабушки и дедушки. Эта знакомая природа – мои легкие. Деревня, память о которой пропитана тонким запахом тепличных помидоров. Воспоминание, которое позволяет мне вдохнуть свежий, влажный, туманный утренний воздух лугов и расслабиться.