Женя Чайка
Границы эмоциональной вовлеченности и структура художественного процесса

1. Барьеры и дистанция
Я всегда училась в школах, которые мне нравились, и с детства дружила с чужими взрослыми, но всё же часто мой детский коммуникативный энтузиазм наталкивался на загадочную фразу, произносимую некоторыми учителями. Слегка повысив голос, бросая недовольные взгляды на, видимо, позволивших себе лишнее детей, они многозначительно изрекали: «А об этом вы будете говорить с мамой на кухне».
О чем шла речь не понимала тогда и, естественно, не помню сейчас, но фраза эта мне запомнилась как что-то, что блокирует поток речи, что-то, что подспудно регламентирует границы дозволенного, что определяет: это может быть сказано в публичном контексте, а это – уместно исключительно в интимно-домашних условиях.

Тот факт, что в ситуации объявленной творческой свободы и демонстративно доверительной атмосферы вырастают барьеры, обескураживал меня. Недопонимание, лёгкая обида брезжили где-то на периферии бокового зрения – пока не стирались последовательными результатами наблюдений, которые показывали: если перед тобой прочертили линию, которую нельзя переступить, возможно, это вовсе и не запрет, не исключено, что это может значить, что теперь ты – «в домике».

2. Режим и регламент
Домашнюю крепость ребёнка защищают самые разные ограничения. Они выражаются в бесчисленных режимах: режим приёма пищи, режим сна, режим прогулок, режим лечения. Постепенно появляются правила общения с чужими людьми: через этикет в них прорастает дистанция. В здоровой среде эта дистанция культивируется как основа свободного достоинства, как безупречная граница спокойствия личной территории.

Для охранения любых территорий – очерченных вокруг человека или вырубленных в лесистых массивах – формируются заборы правил. Эти правила формулируют «что к чему», видимым или мыслимым росчерком налагают запреты и раздают роли: блюстителей, нарушителей, согласных. Чем разнообразней становятся контексты ограничений, тем детальней и скучнее списки правил. Многие из них по-прежнему интуитивно ясны и стоят на страже безопасности и шкурного интереса. Какие-то, напротив, теряют свою прозрачность и, углубляясь в дебри корпоративной и цеховой этики, превращаются в прошитые папки регламентов.

Профессиональная художественная среда размещает себя в удобных уголках разлинованной сетки правил. Где-то на периферии, на безопасном отдалении от самых жёстких кодексов и сводов, в саду, где уютные гамаки и качели позволяют безболезненно скользить от строгости к фривольности, от категоричности к волюнтаризму, от принципиальности к беспринципности – и обратно. Вряд ли колебания внутри художественного процесса могут быть уподоблены мерности движения маятника, но кое-что справедливо: во-первых, полярности есть всегда, во-вторых, точка возврата никогда не будет той же, что точка старта.

Тем не менее, любая среда существует стабильно, пока в ней проступают границы. Даже если они притворяются невидимыми, ненавязчивыми, случайными, разномасштабные рамки гарантируют устойчивость контекста. Регламент – это своего рода залог того, что граница не будет нарушена. Что же это за граница? Между чем и чем она пролегает? Возможно, она прочерчена между кем-то одним и кем-то другим? Или иначе: с одной стороны от неё стоит вдохновенный субъект, а с другой – лежит непаханое поле объектности, сырая руда творческого материала, жаждущего воплотиться, обрести форму.

3. Ограничения и правила
Согласно распространённому стереотипу, профессионал – это человек, действующий без эмоций. «Входить в чьё-либо положение», нарушать установленные сроки – это значит давать слабину, включать эмоции. Работать профессионально – это значит соблюдать правила игры, как бы страстно или бесстрастно это ни происходило.
В любой сфере менеджер – это человек, который четко знает регламенты, Куратор – тоже отчасти менеджер, и в этом статусе обязан следовать регламентам, однако как создатель (то есть человек явно или неявно стремящийся к новому) – вынужден их преодолевать. Только тот, кто владеет регламентами в совершенстве, имеет шанс нарушить их с пользой для результата. Незнание или игнорирование того факта, что правила существуют, не освобождает от ответственности за соблюдение границ.
В современной общественной практике понятие и функции куратора крайне размыты. Однако при определении того, кто же такой куратор и в чём специфика его работы в области современного искусства, теоретизирующие по этому поводу авторы (в частности Виктор Мизиано, Ханс-Ульрих Обрист, Николя Буррио) рассматривают роль куратора через его отношения с другими субъектами творческого процесса, в первую очередь, с художниками. При этом эти отношения характеризуется как принципиально неформальные, выстроенные на дружбе, любви или – шире – признанной ценности этих отношений.

4. Инструкции и рецепты
Художественное образование в области современного искусства и кураторства современного искусства – пожалуй, довольно парадоксальное явление. За исключением некоторого количества курсов, которые призваны тренировать определённые инструментальные навыки, это обучение сводится к освоению рецептуры ремесла. Вместо навыков копирования и цитирования теперь появляется универсальная инструкция, соблюдение которой гарантирует пребывание в золотой середине художественного процесса.

Учебный план таких дисциплин – своего рода книга рецептов, в ней подробно расписаны блюда по случаям: романтический ужин, дружеская вечеринка, обед с родителями, идеальный завтрак; количеством звёздочек расставлены уровни сложности: от презентации молодого автора в приятельской галерее (*) до большого международного проекта, биеннале или чего-то в этом роде (***). Особенно популярны в этой книге разделы о приготовлении блюд с ограниченным количеством ингредиентов. Например, если горячее, то брезируем его в сочном соусе из феминисткой теории: только умеренная температура, только выверенные пропорции. Но главное – соус: приготовьте его так, чтобы с ним даже вегетарианец не заметил, что ест мясо, даже самый фанатичный мясоед не узнал, что перед ним экзотические овощи.

5. Заборы и калитки
Из сферы искусства исчезает фигура мастера – то есть зримый горизонт индивидуального мастерства. Превзойти учителя – отодвинуть горизонт, известного мира искусства – задача более невозможная. В перенаселённом мире современного искусства не видно ту линию, где встречаются земля и небо. Этот мир огорожен плотным забором инструкций арт-мира, написанных на, по умолчанию принятом универсальным, английском языке. Чем больше ты узнаёшь, тем больше дощечек в твоём заборе; потому что всякое новое знание внутри этого мира – очередная инструкция, призванная распознать формат в любой твоей идее. Если ты жаден до нового и внимателен к деталям – дощечки прирастают так быстро, что ты не успеваешь расставить их по своему усмотрению – и однажды, найдя свободную минуту в самолёте, стремящем тебя над океаном к очередному ещё не рождённому проекту, ты увидишь: 1) между досками забора уже не видно света (наивысший уровень герметичности); 2) доски уже успели выстроиться в несколько рядов (самый надёжный способ защиты от внешнего мира); 3) забор принял в себя доски с прежним интервалом – и круг стал огромным, таким огромным, что ты, наверно, уже мог бы увидеть небо, если бы вспомнил, что это почему-то да важно. 

Всякий раз, когда ты хочешь увидеть небо, ты уже нашёл калитку в этом заборе, уже отворил её, уже почти вышел за этот забор.

6. Форма и рамки
Современное искусство любит бравировать подчеркнутой рациональностью художественного жеста и метода. В этой рационализации нет исключительности, но есть явная приоритетность. Есть ценность социальной ответственности и актуальности высказывания. Есть желание определить «художественное высказывание» через рамки предусмотренного. Однако за любым произведением стоит эстетический опыт его создания, а эстетический опыт его восприятия следует за ним. Этот опыт построен на эмоциях: со стороны художника эмоции проживают путь кипения, итог которого – обретение художественной формы. С той стороны, где произведение встречает восприятие, эмоции не обязаны преобразовываться – они могут зависнуть в воздухе невысказанным восторгом, ужасом, удивлением, отвращением, недоумением. Однако конвенции арт-мира часто подсказывают этим эмоциям рамки точных слов и определений.

Эмоциональная природа эстетического – явление, которое определяет как создание произведения, так и его восприятие. В поле художественного творчества эмоции – это своего рода живительный воздух свободы, в котором материал проживает свой путь к форме. Форма выступает естественной и необходимой границей, финальной стадией обработки мира в совершении художественного высказывания. Эмоции и форма – составные части формулы эстетического по одну сторону создания. Эмоции и рамка – неизвестное и известное формулы эстетического на стороне восприятия. Непредсказуемая (или относительно предсказуемая) эмоция в воспринимающем сознании упорядочивается той или иной рамкой из выверенного списка, заботливо предоставленного контекстом.

7. Запреты и разрешения
Контекст поставляет рамки восприятия, упорядочивая в своём арсенале индивидуальные знания и предпочтения воспринимающего, а также ценности и правила культур и обществ. Контекст может сжиматься и разжиматься в зависимости от условий, в которых существует искусство. Сам контекст выходит за рамки эстетического, в пределе своего сжатия он может оказываться сугубо политическим и даже этическим. Эти крайние степени его проявления позволяют говорить об определённых запретах и разрешениях, которые могут выступать своего рода мета-границами как для создания, так и для восприятия произведения. Наименее продуктивным сценарием может служить трансфигурация эстетического в этическое. Подобное приводит к порождению или культивированию дополнительных ограничительных структур: структур морали, орудующих в поле эстетического. Таким образом, возникает конфликт: правила морали диктуют подавление эмоциональных проявлений, эстетическое – немыслимо без эмоционального действия и содействия.

Художественное творчество – это, по своей сути, эмоциональный процесс, существующий, возможно, исключительно ради искусства. Здесь экстремально важен процесс, а результата добиваются любой ценой. В этом процессе здравый смысл, торжествующий в регламенте, попирается законами практической непосредственности и умиротворяется в эмоциональном истощении.